О первичной матрилинейности.

А. А. Казанков говорит, что "случаев перехода от патрилинейности к матрилинейности не зафиксировано ни одного! И это остаётся в числе главных аргументов сторонников тезиса о первичности матрилинейности".

"Другой аргумент, тоже относящийся к числу ключевых, связан с явлением, получившим в науке название авункулата. Так называют зафиксированный у многих бесписьменных народов обычай, в соответствии с которым в жизни человека, особенно в жизни мужчины, очень большую роль играет брат его матери (лат. avunculus). Сторонники тезиса о первичности матрилинейности видят в авункулате пережиток этой формы родственной организации.

Африканист Анри Жюно, исследовавший авункулат среди патрилинейных тонга Южной Африки,  пришёл к выводу, что этнографические факты допускают лишь одно объяснение: в прошлом тонга были матрилинейны; авункулат у них – наследие этой былой матрилинейности.

По наблюдениям А. Жюно, авункулокальное поселение является правилом для детей и подростков. Мальчиков и девочек сразу после отлучения от груди (это происходит весьма поздно, в три-четыре года. – А. К.) отсылают в деревню брата их матери, где они проводят несколько лет, а в случае девочек – до полного полового созревания. (Такая форма воспитания является нормой в матрилинейных обществах с авункулокальным правилом брачного поселения, например у центральной и западной части племён центральных банту.)

Для Жюно совершенно очевидно, что прочная социальная связь между мужем и женой в обществе современных ему тонга (статья была опубликована в 1912 г.) есть результат действия системы брачной выплаты (калыма) – лобола, которая утвердилась в обществе тонга сравнительно недавно. Вместо того чтобы отправляться в деревню будущей жены и отрабатывать за неё, потенциальный муж с достаточным количеством скота теперь мог забрать невесту из её родного селения, обменяв её и её будущее потомство на некоторое количество коров (волов). Но, по мнению самих тонга, женщина оставалась связанной настоящими («true») социальными связями со своей родной деревней, и то же самое было справедливо и для её детей. Тонга сами утверждали, что «только скот» (it was «only the cattle») отрывал женщину и её детей от её братьев и родной деревни.

Эскимосы-педофилы.

Слово "педофилия" произошло от др.-греч. παῖς, р.п. παιδός — «ребёнок» и φιλία — «любовь». Следовательно, педофил - это "любитель детей". Все бабушки и дедушки просто обожают своих внуков и внучек, души в них не чают. В этом смысле их можно назвать педофилами. В этом же смысле я называю педофилами и эскимосов. Потому что я вместе с ними не спал под одной шкурой в иглу, и о том, чего не видел собственными глазами - т. е. о сексуальных отношениях между взрослыми и детьми - писать не буду.

Л. А. Файнберг сообщает в своей монографии "Общественный строй эскимосов и алеутов" (с. 194-195):

"Среди всех эскимосов было широко распространено «усыновление» детей. Например, Т. Матиассен указывает, что из 18 детей, живших у залива Рипалс в 1921—1922 гг., восемь, т. е. почти половина, были приёмышами. Дети большей частью усыновлялись вскоре после рождения. Усыновление не вызывалось бедностью родителей ребёнка и невозможностью прокормить многочисленную семью, а являлось своего рода сделкой. Усыновивший платил за ребёнка его родителям. Но, по мнению того же Т. Матиассена, родители часто отдавали своего ребёнка в усыновление в знак дружбы или родства. Плата за ребёнка в таких случаях была очень мала. Эскимосы-карибу платили за ребёнка только в том случае, если он был старше пяти лет, дети меньшего возраста отдавались в усыновление бесплатно. В Гренландии в XVIII—XIX вв. усыновление или удочерение было весьма распространено, и приёмный ребёнок пользовался теми же правами, что и родной. В начале XX в. в Гренландии приёмный сын становился единственным наследником приёмных родителей, если те не имели своих сыновей".

О миротворческой роли женщин в архаических обществах.

Елена Викторовна Фадеева в статье "Женщина "между миром и конфликтом" у коренных народов Нижнего Амура и Сахалина в конце XIX – начале XX вв." пишет:

"У многих коренных жителей Амура и Сахалина считалось, что только дядя по матери, а также её двоюродные братья и сёстры могли выручить племянника из любой беды, в какую бы он ни попал. Когда гусин и эукэн (тётка, двоюродная сестра матери) оставляли племянника в своём доме, укрывали его, то чужие люди уже не могли убить его без отягчающих обстоятельств, так как в этом случае их преступление становилось ещё более тяжким. По этой причине противники никогда не преследовали врага в доме брата или сестры его матери. Можно было только прийти в дом дяди или тёти виновного, чтобы вести мирные переговоры для выяснения всех сложившихся обстоятельств [Архив МАЭ РАН. Ф. 5. Фонд А.Н. и Н.А. Липских. Оп.4. Д. 32. Л. 4].

Привилегированное положение мужчин и женщин материнского рода по отношению к детям своих сестёр объяснялось матрилокальными связями. Покушение на родственников по материнской линии неминуемо вовлекало в конфликт ещё и материнский род. Одному роду было не под силу справиться с двумя-тремя другими союзными родами, поэтому освобождение преступника родственниками с материнской стороны обычно разрешалось мирным путём и не вызывало каких-либо осложнений [Архив МАЭ РАН. Ф.5. Фонд А.Н. и Н.А. Липских. Оп.4. Д.32. Л.4]."

Очень интересные подробности Е. В. Фадеева сообщает об обычае кровной мести. 

"В случае убийства сородичей действовал закон «око за око, зуб за зуб»: убивали столько же соплеменников убийцы, сколько было уничтожено в пострадавшем роде. «Опасность одному человеку – опасность всему роду, всему народу», - считали удэгейцы. Род виновного принимал все меры, чтобы защитить сородича, а род погибшего клялся отомстить обидчику. По неписаному закону полагалось убить лучшего человека из виновного рода в возрасте от 15 до 30 лет. Если воюющий род был малочисленным, к нему на помощь приходили родственники по женской линии. Мстители надевали праздничные халаты навыворот, обувь и головные уборы, брали копья, луки, стрелы, ножи, так как для осуществления кровной мести огнестрельное оружие применять запрещалось, и шли к поселению вражеского рода, где готовились к отражению неприятеля.

Чтобы нападающие не застали врасплох, женщины, старики и дети несли караул. С палками они ходили вокруг стойбища, прочёсывали кусты, а, обнаружив неприятеля, били его палкой по спине, прогоняя прочь от стойбища. Обнаруженный неприятель покорно переносил удары и удалялся, не оказывая сопротивления, потому что женщины, старики и дети считались неприкосновенными во время кровной мести. При межродовых войнах женщину тронуть или применить по отношению к ней физическое воздействие, обругать её или оскорбить, было тяжким преступлением. Охрана стойбища продолжалась до тех пор, пока осаждавшие не съедали продовольствие и не выпивали воду, принесённые с собой, поскольку обычай не позволял пользоваться водой, рыбачить и охотиться на территории обороняющихся". 

Я думаю: насколько же традиционные общества выглядят более цивилизованными даже во время войны, чем современное общество! 

Руины Дрездена после бомбардировки, 1945 год.

Пережитки матриархата у монголов.

М. М. Содномпилова в статье "«Река начинается с родника, а родство – с дяди по матери»: группа нагасанар в монгольском социуме" говорит:

Брат матери нагаса является ключевой фигурой в системе социальных отношений в традициях всех народов монгольских народов, архаичных ритуальных практиках, показывает его высокий социальный статус в родственных взаимоотношениях, который даже превосходит статус родного отца ребёнка. 

Дядя по матери был ключевой фигурой в обрядах жизненного цикла, которые проводились по случаю рождения племянников/племянниц, их замужества или женитьбы. Нагаса имел ряд серьёзных обязательств по отношению к своим племянникам, детям сестры и, судя по многим бытовавшим в традиции некоторых монгольских групп обрядам, к самой сестре. Особенно тесными были взаимоотношения дяди и племянника, соответствующие отношениям зятя и тестя в период господства материнского родового уклада. Пережитки этих отношений, выраженные в форме разных обязательств дяди по отношению к племяннику, а также в фольклоре, сохранялись в традиции бурят в начале ХХ в. Обязательства нагаса начинались с рождения у сестры ребёнка. В традиции бурят посторонним строго запрещалось заходить в дом, где находился новорожденный. В этих целях у входа устанавливали разнообразные знаки запрета. При этом у агинских бурят исключение делалось для нагаса. «Агинские буряты говорят: “Нагасын тэнгэри ехэ” – “Небо дяди высокое”, что означает “Покровительство дяди большое”» [Гомбожапов, 2006, с. 68]. Сохранение этого обычая, вероятно, является реликтом социальных отношений, существовавших в эпоху матриархата.