У истоков "материнского права".

k_frumkin в записи "О старой гусарской привычке" связывает нравственность с религиозностью и приходит к выводу о том, что оба эти сугубо человеческие качества являются в мир через женщин. Пусть про женщин говорят, что они с "куриными мозгами", но у них есть одно великое преимущество перед мужчинами, которое делает их природными миротворцами, - им ведомы муки рождения, и поэтому они ценят жизнь человеческую. (Как правило, ценится лишь то, что даётся с трудом, во что ты вложил свою душу и свои силы.)

Несколько лет назад я смотрел на YouTube японский док. фильм об американской атомной бомбардировке Хиросимы и Нагасаки. Одна старая японка вспоминала, как она, будучи девчонкой, бежала "сломя голову" среди развалин пылающего города. Вдруг она почувствовала, как чья-то рука схватила её за ногу. Какую-то девочку придавило к земле упавшей деревянной балкой, и она просила о помощи. Старая японка сказала, что она, оглянувшись, побежала дальше. И потом услышала пронзительный крик той девочки: "Мама!" Старушка потом добавила, что у неё в ушах до сих пор звучит тот крик. Ну а я для себя отметил, "намотал на ус", что перед лицом смерти ребёнок зовёт маму, - не отца, не императора и даже не бога, а именно маму. Если мама не придёт на помощь, то уже не спасёт никто.

******************************

"В «Войне и мире», когда Ростов подаёт в отставку и оседает в деревне, то, как сообщает автор, его мучает «вспыльчивость в соединении со старой гусарской привычкой давать волю рукам». И тут (современный) читатель должен воскликнуть: минуточку! Мы довольно много знаем о гусарской службе Ростова. Знаем, как он ходил в атаку, как играл в карты, как ездил на фуражировку и на закупку лошадей – но про эту привычку мы ничего не знаем! Как же мы её не заметили? То есть, то, что офицер Ростов мордовал своих солдат, было такой общепонятной рутиной, что об этом и говорить не стоило. Что же, обычное дело. Но интересно, что в конце романа на этой привычке вдруг фокусируется внимание. Собственно говоря, то, что недавно в российской прессе называлось «новая этика» - это то самое: насилие, ещё недавно считавшееся обычным и не стоящим разговора, вдруг попадается в центр внимания и объявляется недолжным. Предвестником таких моральных преобразований обычно являются всевозможные активисты или, ещё лучше, активистки. И вот, в романе Толстого – склонность к рукоприкладству не стала бы предметом разговора, но у Ростова глубоко религиозная и чувствительная супруга Марья, которой это неприятно – а перед лицом жены и самому Ростову это становится неприятно и сам автор, до этого молчавший, вдруг об этом заговаривает. Этические трансформации идут через чувствительных людей как через пробоины в коллективной стене умолчания".

***************************** 

Иоганн Бахофен уже давно сказал, что вся религиозность и нравственность пришли в мир через чувствительных женщин. И здесь, в этой записи, мы видим подтверждение гениальной интуиции автора "Материнского права". Можно полагать, что всё это право возникло и развилось из запрета матерей на избиение их собственных детей. Сначала - "не бей моего ребёнка", затем - "не бей детей" (вообще всех детей), и, наконец, - "не убий".

О материнском праве у хеттов.

В работах Л.А. Гиндина была предпринята попытка выявить реально-исторические аспекты в предании о кетейском царе, идущем на войну за «женские дары». Дело в том, что формула γυναίων εϊνεκα δώρων - «ради женских даров» в «Одиссее» кроме XI песни, ст. 521 встречается ещё один раз (XII,246 и сл.), где об участнике Фиванской войны аргосском герое Амфиарае сказано: «Не достиг порога зрелости, но погиб в Фивах из-за женских даров». Исходной точкой развития сюжета и здесь является подношение подарка женщине - жене воина предводителем одной из воюющих сторон: Полиник, борющийся за власть в Фивах с братом, другим сыном царя Эдипа, дарит жене Амфиарая Эрифиле золотое ожерелье фиванской прародительницы Гармонии, а за это Эрифила отправляет Амфиарая против его воли на Фиванскую войну, где, как он предвидит, его ждёт гибель (Apd. 111,6,2). Знаменательна вторая фаза того же сюжета. Спустя много лет Эрифила посылает своего сына Алкмеона на вторую Фиванскую войну («поход эпигонов»), приняв от сына Полиника в дополнение к ожерелью Гармонии её пеплос; вернувшийся с войны Алкмеон убивает мать, мстя ей за смерть отца, и скитается, гонимый Эриниями (Apd. 111,7,2).

Существует одно ценнейшее свидетельство, - говорит Л. А. Гиндин, - наталкивающее на мысль о возможности для анатолийских греков прямо связать тему «воина, идущего на смерть из-за даров, получаемых его женой или матерью», с кругом ассоциаций, возбуждаемых именем кетейцев-хеттов. В § 42 «Хеттских законов» мы находим указание:

«(48) если мужчину кто-нибудь нанимает и тот в поход идёт (49) и он гибнет, если плата дана, тогда он (наниматель) [ничего] и не возмещает. (50) Но если его плата не дана, то [наниматель] даёт одну голову [раба] (51) [и] плату 12 сиклей серебра даёт и плату женщины» (ŠA SAL kuššan; в версии КВо IV, 10 вариант SAL aš kuššani «в уплату [для] женщины» 6 сиклей серебра даёт»).

Итак, речь идёт о возмещении не выплаченной покойному наёмной платы с добавлением штрафа, причём часть дополнительно взимаемой суммы обозначена как «плата женщины». Что здесь имеется в виду? Исходя из контекста закона и из последовательности узаконенных выплат вообще, мы считаем, что здесь имеется в виду единовременная компенсация женщине, состоявшей в родственных отношениях с погибшим, в первую очередь его жене. Однако, поскольку последняя в законах специально обозначается идеограммой DAM-ŠU «жена его» (§ 31 и др.), можно думать, что в интересующем нас параграфе законодатель стремился выразить более общее отношение: «мужчина - женщина его семьи (жена, мать, сестра)».

Такая интерпретация вполне согласуется с существующими представлениями о правах женщин в хеттском обществе. С современной точки зрения «плата женщине» из § 42 выглядит чем-то вроде пособия по случаю потери кормильца. Ясно, однако, что установление, по которому в случае гибели воина женщинам из его семьи выдавалось возмещение, в глазах патриархально настроенных греков с их развитым институтом военного наёмничества легко могло обернуться идеей «материальной заинтересованности» жён, как и вообще женщин-домочадцев, в гибели своих мужчин. Насколько это близко к сюжету, когда мать или жена за золото побуждает сына
или мужа идти на войну и там погибать!

К этому сближению гомеровской формулы в содержательном и формальном отношении с § 42 «Хеттских законов», развитому в указанных публикациях Л.А. Гиндина, следует прибавить и данные из § 171 тех же законов, возможно проясняющие уникальную власть Астиохи над сыном. В § 171 говорится о праве матери отвергнуть и изгнать сына: 

«(3) если мать выносит сыну наружу свои (или “его”) одежды, то сыновей своих (4) отвергает».

После этого, приходя в дом, отвергнутый сын должен был совершать специальные ритуальные процедуры, восстанавливающие его в сыновнем статусе. Вне зависимости от того, видеть ли здесь пережиток матриархата или отражение ситуации, когда хеттская женщина в отсутствие хозяина заступала на его место, очевидно, что в хеттской семье мать обладала возможностями сакрального влияния на сына.

И это мы видим лишь пережитки материнского права у хеттов, - а что же тогда было у хаттов до вторжения индоевропейских (арийских) завоевателей?! По идее, если у хеттов сохранились некоторые осколки материнского права, то у хаттов, их предшественников, должна была быть полнота материнского права. Иначе откуда взяться пережиткам?

Ну и здесь можно сравнить патриархальное право с материнским правом. Как видим, при материнском праве жена, мать или сестра получают «женские дары» в случае гибели на войне их мужа, сына или брата. И эти «женские дары» столь внушительны, что греки подозревают хеттеянок в том, что они, ради обогащения, могут намеренно "сплавлять" на войну своих мужей и сыновей. А при патриархальном праве мужики погибали на войнах просто так: сдох Трофим, да и хрен с ним. Какой удивительный прогресс цивилизации!

Отзвуки материнского права в греческих мифах и драмах.

Автор - А. Бебель.

"Хотя женщины были лишены своего прежнего руководящего положения, тем не менее религиозные обряды, связанные с этими старыми обычаями, господствовали ещё целые столетия, но они постепенно потеряли для народов свой более глубокий смысл. Лишь в наше время начинают снова доискиваться смысла этих древних обрядов. Так, в Греции сохранился религиозный обычай, в силу которого женщины обращались за советом и помощью лишь к богиням. Ежегодно повторявшийся праздник тесмофорий был обязан своим происхождением эпохе материнского права.

Уже в позднейшее время женщины Греции в течение пяти дней праздновали этот праздник в честь Деметры и на нём не мог присутствовать ни один мужчина. Подобное же празднество происходило в древнем Риме в честь Цереры. И в Германии вплоть до христианского средневековья происходили подобные празднества в честь Фригги. И здесь мужчины были исключены из участия в этих праздниках.

В Афинах, где материнское право раньше всего, но, по-видимому, при упорном сопротивлении женщин уступило место отцовскому праву, трагизм этого переворота находит своё выражение в «Эвменидах» Эсхила. События развёртываются следующим образом: Агамемнон, король в Микенах, муж Клитемнестры, по указанию оракула во время своего похода на Трою приносит в жертву свою дочь Ифигению. Мать возмущена принесением в жертву своего ребёнка, по материнскому праву не принадлежащего её мужу, и берёт во время отсутствия Агамемнона себе в супруги Эгиста, что нисколько не противоречило старому праву. После многолетнего отсутствия Агамемнон возвращается в Микены; по наущению Клитемнестры, Эгист убивает его. Орест, сын Агамемнона и Клитемнестры, под влиянием Аполлона и Афины мстит за убийство отца — убивает свою мать и Эгиста. Эриннии преследуют Ореста за убийство матери; они представляют старое право.

Мрачный аспект материнского права.

В Древнем Риме отец поднимал младенца, которого клали перед ним на землю; это значило, что он признавал его своим законным ребёнком. А он мог отвергнуть его, и тогда новорожденного выбрасывали (право выбросить ребёнка, продать его или даже убить целиком принадлежало отцу).

М. М. Ковалевский пишет о том, откуда мог появиться этот древнеримский обычай.

"Вначале отцовская власть не существовала как учреждение, a была случайной привилегией, и все эти права принадлежали гораздо раньше жене, прежде чем были предоставлены мужу. Поэтому y многих племён судьбу новорожденного решает матъ, отказываясь кормить его или давая ему грудь. Сванеты, y которых ещё недавно практиковалось убийство новорожденных девочек, производили его точно таким же образом; то же рассказывают и ο южных осетинах. Существовавшее y разных народов обыкновение предоставлять новорожденному умереть, оставляя его без лищи, породило, вероятно, следующий обычай, который констатирован во многих патриархальных обществах, между прочим y германцев: достаточно ребёнку проглотитъ хотя бы каплю молока, чтобы отец потерял право лишить его жизни. И так как матери для того, чтобы дать ребёнку грудь, приходится поднять его, тο отец, к которому перешли её права, подражает этому движению в виде торжественного символа, свидетельствующего ο его желании признать новорожденного своим и даровать ему жизнь. Таким же образом римляне обозначали акт признания новорожденного глаголом sublevare, τ. e. поднять. Если отец поднимал ребёнка с земли, то терял право умертвить его".

С этой точки зрения любопытно взглянуть на привычные изображения крито-минойских женщин с обнажёнными грудями.

Скрытый месседж вполне прозрачен и понятен: я могу дать молоко, а могу и не дать, - это моё материнское право. Могу дать жизнь и могу её отнять.
 

О материнском праве в Ирландии.

Как я уже много раз говорил, острова, в силу их изолированности, играют роль "морозильных камер" для сохранения многих архаических обычаев и традиций. У кельтов Ирландии больше всего сохранилось следов первобытной формы семьи. М. М. Ковалевский пишет:

"Права матери на ребёнка были признаны в Ирландии гораздо раньше, чем права отца; чтобы стать сыном какого-нибудь человека, необходимо было быть признанным им официально, a до этого ребёнок оставался в клане своей матери. Когда рождался сын, то, как говорит древний свод ирландских законов, Книга Айсиль, отец обращался κ его матери с вопросом: «От кого он?» — И если женщина отвечала: «От тебя», то только тогда отец получал право считать ребёнка своим. Ho это право на сына утверждалось только в том случае, если муж уплатил в своё время родным невесты вено, в противном случае отец должен был выкупить новорожденного, иначе тот оставался в клане своей матери [1]".

Также кое-какие следы древнего материнского права сохранились и в континентальной Европе.

"Β общественном строе древних германцев, - говорит М. М. Ковалевский, - мы находим немало черт, сходных с теми, которые мы взяли из быта кельтов. Новорожденный признаётся принадлежащим отцу лишь в том случае, если тот заплатил вено за свою жену. Если оно не было уплачено, то потомство жены принадлежит κ её клану. По исландскому праву этот обычай соблюдается очень строго: достаточно, чтобы отец недоплатил самой малой части вена, для того, чтобы eгo дети лишились навсегда права наследовать eгo имущество. Как и y кельтов, дети, рождённые от смешанных браков, следуют общественному положению своей матери. Об этом определённо говорится в законах салических франков, алеманов, лангобардов и фризов".

И ещё: "Родство по матери настолько преобладает над родством по отцу, что в древнейшем тексте Салической правды в качестве естественных наследников человека, умершего бездетным, называются мать и её сестра, т. е. тётка покойного, и совсем не упоминаются отец и дядя по отцу".  

Тут основной вопрос заключается в том, насколько все эти понятия материнского права можно считать исконно арийскими. М. М. Ковалевский говорит, что "из древних народов только y римлян и y индусов сохранилось очень мало следов матриархата". Значит ли это, что арийские племена с самого начала были патриархальными, а матриархальные влияния они "подцепили" от автохтонного населения Старой Европы? 

--------------------------------------------------------------------

[1] Интересно, что в иудействе существует обряд выкупа первенца (ивр. ‏פדיון הבן‏‎, пидъон ха-бен), в соответствии с которым мальчик, родившийся у матери первым, должен быть выкуплен отцом ребёнка у кохена (священнослужителя) спустя 30 дней после рождения. Имеется ли здесь какая-либо связь с древним материнским правом на детей? 

К вопросу о "материнском праве" Бахофена.

И. Бахофен говорит о "понимании материнского права как первого великого шага на пути к высшей цивилизации" и пишет о восточном царстве женщин китайских хроник. 

"В восточном царстве женщин высшая судебная власть находится в руках царицы. Наш источник особо отмечает миролюбие этого народа и его отвращение к всякого рода насилию и особенно к воровству. Те же самые качества единодушно приписываются всеми авторами и гинекократическим государствам Запада, в особенности ликийцам, критянам и локрам. Ευνομία, σωφροσύνη, ειρήνη [1] составляют выдающуюся черту управляемых женщинами государств. Внутренняя взаимосвязь этих качеств с природой материнства очевидна. Если последнее как принцип покоя, мира, примирения и права противостоит мужчине с характерной для него склонностью к насилию, то власть женщины насаждает уважение к упомянутым добродетелям в основанных и управляемых ею гражданских сообществах. Вся эта культура покоится на святости материнства. Как судебная власть, так и религия преимущественно связаны с женщиной, которая неизменно предстаёт здесь носительницей и распространительницей всякого рода δεισιδαιμονία [2] и ευσέβεια [3]".

В отличие от Бахофена, я почти не вижу никакой связи между природой материнства и высокими моральными качествами. Материнство — оно всё естественное, природное, и даже животное (и кошка выкармливает своих котят), тогда как мораль — сверхъестественна, у природы нет никакой морали.

О религиозной основе материнского права.

Мне кажутся неубедительными попытки И. Баховена "вывести" материнское право из ius naturale (естественное право). Дело в том, что декларация о "правах человека" не остановит руку убийцы. Кажется, и сам Бахофен понимает это, когда он говорит о религиозной основе материнского права. Он пишет: "Всё величие и достоинство, которые заключены в имени матери, в усиленной форме воспроизводится в слове βοϋς . Благодаря своей связи с религиозным символом имя матери представлено здесь во всей своей святости и неприкосновенности. Поэтому оно как нельзя лучше соответствует эпохе материнского права, покоящегося на всецело религиозной основе".

Тут, очевидно, имеется в виду одна из самых великих богинь Древнего Египта — Хатхор. 

Древнеегипетская фреска с богиней Хатхор

Её чтили не только египтяне, но и сирийцы, греки и римляне.  

Хатхор кормит грудью умершего фараона

Вырисовывается следующая логическая последовательность.

1. Общество - религиозное, и, стало быть, большинство членов общества соблюдают религиозные традиции. Несоблюдение традиций автоматически ставит человека в положение "отщепенца".

2. Большинство членов общества почитают богиню Хатхор; хотя некоторые могут почитать её притворно, единственно из боязни прослыть "отщепенцами".

3. Так как Хатхор изображается с коровьими ушами, корова становится священным животным богини; убить корову значит причислить себя к подонкам общества.

4. Хатхор — не просто корова, а женщина-корова; поэтому женщины, как и коровы, приобретают священный статус. Поднять руку на женщину равнозначно страшному богохульству; за это извергают из порядочного общества. Боязнь прослыть "извергом" останавливает насильника. 

Я вижу крепко стоящее материнское право на религиозной основе, но на основании т. наз. естественного права ничего подобного стоять не может. Какой-нибудь безбожный мужлан отрубит голову женщине с тою же лёгкостью, как он отрубает голову курице.

— Ius naturale, права человека? Не, я чек неграмотный, я ничё такого не слыхал, - скажет он.

----------------------------------------------------------------

[1] Корова (др.-греч.). 

О сверхъестественных "корнях" материнского права.

И. Бахофен во втором томе своего "Материнского права" говорит о том, что "право является составной частью религии", оно есть "установление божественной воли", и, в то же время, он пишет о "материнском природном принципе", о "вещественно-женском правовом принципе". По-моему, тут Бахофен пытается соединить дога с носорогом, то есть религию и природу. Увы, мораль никоим образом не проистекает из природы, даже если природу написать с большой буквы и чтить её как богиню. В природе нет никакой морали. А если уж говорить о правах, то там царит единственное право - право сильного: "пасть порву", "моргалы выколю", и т. д.

Однако предоставим слово самому Бахофену:

"Согласно Схолии к Феокриту (Идиллии, IV, 25), во время элевсинского ήμερα της τελετής [1] процессия женщин и девушек несла священные книги законов в Элевсин. В связи с этим право представляется частью Элевсинских оргий, частью тайного учения мистерий. С этим согласуется и сообщение Нонна (Деяния Диониса, XLI, 344), где в мифе об основании Бериты упоминаются όργια θεσμών [2]. Таким образом, право является составной частью религии. Оно есть θεσμός [3]: установление божественной воли, έκ θεών δοθείς [4], как в качестве поясняющего дополнения отмечает Эсхил (Эвмениды, 392).

На эдилов как на жрецов Цереры было возложено попечение об отправлении правосудия. Многообразные их атрибуты целиком объясняются упомянутой связью с великой Богиней-Матерью. Они находятся в таком же отношении к народной общине, к рынку, зданиям, уличному движению и к отправлению правосудия, что и сама богиня. Нечто подобное можно сказать и о преторах. Они состоят в схожих отношениях с Bona Dea [5], что и эдилы с Церерой. Плутарх (Цезарь, 9) сообщает, что праздник Bona Dea всегда отмечается в доме какого-либо претора или консула. См. Плутарх (Римские вопросы, 17). Это жилище становится храмом богини, которую греки называют попросту γυναικεία θεός [6]. Bona Dea — это материнский природный принцип, которому обязана своим существованием всякая материальная жизнь, который питает её и содействует физическому, материальному благополучию народа. Она, таким образом, выступает в качестве материнской основы благосостояния всего государства, а претор и консул в силу своей связи с нею являются представителями материальной стороны народного бытия. С этими взаимоотношениями связана возложенная на этих магистратов забота об отправлении правосудия. Основой права выступает та же Праматерь, от которой исходят все материальные блага. Обязанность претора — осознать и выразить это; он — орган Bona Dea, Fauna-Fatua [7], её viva vox [8]. Благодаря такому отношению к первобытному вещественному материнству он становится способен держаться объективного aequum основанной на ius naturale справедливости, держаться опознанной в левой руке aequitas и множеством способов противостоять строгой формальной последовательности цивильного права". 

В отождествлении Bona Dea с "материнским природным принципом" — весь Бахофен. Дитя XIX века, он недалеко ушёл от своих современников, которые считали древние божества олицетворением природных стихий: грома и молнии, плодородия земли, ветра, солнечного света и воды. Но как из всего этого "вывести" материнское право, я ума не приложу. Природе — наплевать и начхать на "права человека". Разве взрыв вулкана на острове Тера (Санторин) - не дело рук природы? Этот взрыв уничтожил процветавшую в Эгеиде цивилизацию, - ну и где же здесь заботливое "вещественное материнство"?! Нет, я этого решительно не понимаю. Однако продолжим следить за мыслью Бахофена:

"В качестве γυναικεία θεός Bona Dea целиком и полностью принимает природу Фемиды, в чьих мистериях столь выдающуюся роль играет почитание женского κτείς [9], sporium muliebre [10]. Евсевий Кессарийский, Евангельское приготовление, II, 3 in fine: Θέμιδος τα άρρητα σύμβολα... κτεις γυναικείος, δς έστιν εύφήμως και μυστικόν μόριον γυναικειον [11]. Имя γυναικεία θεός лишь тогда приобретает свой точный смысл, когда в нём обнаруживается та же самая физически-чувственная взаимосвязь. Отсюда следует, что с женским κτείς и его почитанием была связана мысль не только о женском плодородии, но в равной мере и о материнском таинства права, όργια θεσμών [12]. Подобным образом связь права со своим женским первоистоком проявляется и в выражении ius quiritium [13], которое применялось исключительно к частноправовым отношениям. Ибо квириты — это римляне, взятые со своей женско-материальной стороны, с точки зрения своего материнско-сабинского происхождения и, тем самым, физического, а не государственного бытия. Женственность как носительница права проявляет себя также в лице Юноны Монеты. Суда (Лексикон, Μονήτα) идентифицирует её с Justitia in bellis [14] (ει των όπλων άνθέξονται μετά δικαιοσύνης, χρήματα αϊτούς μη έπιλείψειν [15]). Она помогает раненому воину и содействует его начинаниям (Лукан, Фарсалия, I, 380). Храм её стоял на Area M. Manlii Capitolini [16]. Покушение на свободу, которое позволил себе этот римский герой, являлось преступлением против вещественно-женского правового принципа. Посвятив Юноне то место, на котором прежде стоял дом Манлия, римляне отдали наивысшую дань уважения этому принципу (Тит Ливии, История Рима от основания города, VII, 28; Овидий, Фасты, VI, 183)".

Единственное рациональное звено у Бахофена, за которое можно ухватиться и попытаться понять истоки "материнского права", я вижу в следующем пассаже:

"Плебс (πλήθος [17]) возводится к женско-вещественному материнству, в то время как патрициат выводит своё название и высшее религиозное значение из отцовского права и понятия patrem eiere [18]. Как мать всех плебеев предстаёт и легендарная Анна Перенна из Бовилл — селения, связанного с Афродитой и родом Юлиев, — которая в скудные времена года в качестве Bona Dea и ελεήμων [19] питает свой народ горячим хлебом (Овидий, Фасты, III, 523 и след., Макробий, Сатурналии, I, 12 Силий Италик, Пуника, VIII, 50 и след). Точно так же великой покровительницей плебса выступает и Церера. С нею преимущественным образом связана плебейская община, подобно тому как в Афинах народные собрания находятся в теснейшей связи с Деметрой. Храму Цереры она доверяет хранение своей казны, сюда же передаются законы и постановления сената, чтобы обезопасить их тексты от искажений Тит Ливий (История Рима от основания города, III, 55). Собрания общины проводятся под защитой Цереры". 

Итак, в скудные времена года Bona Dea питает свой народ горячим хлебом. А ведь могла бы и не питать! 

Материнское право как составная часть ius naturale.

"Понятие права нисколько не ограничивается жизнью человека, но распространяется и на всё творение. Весь мир подвластен одному и тому же закону материи. Общность права объединяет людей и животных, покоясь на их естественном родстве. Постулировавшееся ещё Пифагором и Эмпедоклом непрестанное переселение душ из одного организма в другой свидетельствует о том, какое единство усматривали в те времена во всём одушевлённом творении и сколь естественной должна была представляться общность единого великого физического природного закона. Лучше всего об этом пишет Плутарх во втором трактате «О мясоедении», где основные положения обоих названных философов представлены как продолжение древнейших греческих воззрений. Всё это нельзя представлять себе как пустую абстракцию. Древнее ius naturale — в отличие от того явления, которое в наше время известно под тем же именем — не является бессодержательной философской спекуляцией. Это историческая реалия, ступень в развитии культуры — более древняя, чем сугубо государственно-оформленное право; это выражение самой изначальной религиозной идеи, памятник пережитого человечеством опыта, явление столь же историческое, как и материнское право, которое само составляет одну из его частей", - говорит И. Бахофен во втором томе своего "Материнского права" (с. 175).

Это к вопросу о примордиальной, первоначальной, или, как её ещё называют, изначальной Традиции (с большой буквы). Как говорит И. Бахофен, ius naturale — это "выражение самой изначальной религиозной идеи". А материнское право является первым "оформлением" этой идеи. 

И. Бахофен о связи свободы и равенства с материнским принципом.

"Оба Диоскура носят яйцевидные шапки: каждый — по половине того яйца, из которого они родились (Лукиан, Диалоги богов, 26; Стаций, Фиваида, IV 236; G. В. Passen, Thesaurus gemmarum, 1750, tab. 80). Тем самым они свидетельствуют, что являются сыновьями своей матери и причастны материнской справедливости. Подражанием их pileus [1] является головной убор рабов, надев который, те получают свободу. Как только на бритую голову раба возлагается яйцевидная шапка, невольник возвращается к свободной жизни, которая φύσει [2]  есть достояние всех рождённых праматерью. 

С вещественно-материнским прародительским яйцом связывается идея свободы и равенства всех людей. Всем лишившимся этой свободы aequitas праматери возвращает их естественно-материальное право. В храме Феронии, плодоносящей матери, стоит каменный трон, на который усаживались рабы, чтобы вновь получить свою природную aequalitas [3] (Сервий, Коммментарии к «Энеиде», VII, 799; VIII, 564) от богини, которая в образе Fides и Fidonia [4] оставалась им верной матерью вопреки всей букве статей государственного права — invida iura, malignae leges [5] (Овидий, Метаморфозы, Χ, 32). За это вольноотпущенники воздвигают ей храм (Тит Ливии, История Рима от основания города, XII, 1. — Ср. Ульпиан, Дигесты, XI, 7.2 рг).

Природное равенство как дар материнской aequitas проявляет свою связь с яйцом также и в цирке. Символически цирк знаменует собою не что иное, как орфически-вакхическое праяйцо. Цирк предстаёт местом естественной свободы и именно потому, как свидетельствует Макробий (Сатурналии, I, 11) и Цицерон (О дивинации, I, 26; II, 66), появление в нём ludorum praesul [6], которого хозяин только что подверг наказанию, воспринимается как кощунственное нарушение естественного права яйца. По той же самой причине византийский ипподром считается местом, как нельзя более подходящим для манумиссии (Амлшан Марцемин, История, XXII, 7). В соответствии с той же логикой рабы не допускались к Megalensia magnae matris [7] (Цицерон, Об ответах гаруспиков, 11 и 12) — играм, которые у схолиаста к «Сатирам» Ювенала (XI, 191, в издании Cramer, Anecdota Graeca, p. 452) носили также название Circenses [8]. В Херонее, как сообщает Плутарх (Римские вопросы, 16), рабам под страхом побоев возбранялось входить в храм Левкофеи, а в Риме — в храм Матери Матуты. Вещественной Матери представляется невыносимым кощунством уже сама демонстрация ограничений личной свободы, идущих вразрез с её природным законом.

Птицы — древнейшие порождения прародительского яйца, свобода — их изначальное состояние: они в буквальном смысле этого выражения «свободны как птицы». Точно так же и всех мифологических Праматерей, появившихся на свет из яйца, древние представляли себе в образе птиц. Впрочем, в изображении Аристофана птичий город Тучекукуевск предстаёт вольной Икарией, не связанной никакими традиционными устоями и писаными законами, воплощением совершенной демократии, борющейся за присущую птицам естественную свободу.

К вопросу о "материнском праве" И. Бахофена.

"На с. 623 своего труда Ливингстон делает заслуживающее внимания замечание, что, по его мнению, от женского господства произошёл широко распространённый у племён Африки обычай выкупа жён и основанное на нём женское рабство. После выкупа, продолжает он, женщина переходит в собственность мужчины, чем разрушаются узы, связывающие её с её семьёй и родной деревней.

Здесь можно усмотреть своеобразное проявление противоположности между ius naturale и ius civile. Согласно ius naturale, дети принадлежат матери; если же они должны быть переданы отцу, то для этого необходим уже гражданский по своей природе правовой акт. Естественное право отдаёт ius terrae [1] преимущество перед ius seminis [2]; при покупке первое из них переносится на мужчину и теперь уже он сам приобретает iure terrae то, что рождает ему женщина, по тому же самому принципу, по которому partus ancillae [3]считается собственностью её господина. Аналогию этому emtio [4]составляет римское coemtio [5]. Оно также является гражданским актом, также представляет собою куплю, однако не одностороннюю, а взаимную. При coemtio не только муж покупает себе жену, но равным образом и жена мужа. Тем самым исключается одностороннее право мужа и устанавливается взаимное право супругов (Сервий, Комментарии к «Энеиде» IV, 103. 214; VII, 424 и «Георгикам», I, 31)", - пишет И. Бахофен во втором томе своего "Материнского права" (с. 74,75).

Что касается выкупа невесты у некоторых африканских народов, то, по мнению некоторых африканистов, этот обычай появился у них сравнительно недавно и под влиянием ислама. Но тут надо всё проверять и перепроверять многократно. Бывает так, что кто-то один "пёрнет", а другие подхватывают этот "бздёж" и разносят его по всей Сети. 

Насчёт самого заявления И. Бахофена о "материнском праве" меня терзают смутные сомнения. У нас сейчас за соблюдением женских прав следит всесильное государство, и то эти права постоянно нарушаются. А кто мог заставить мужчин соблюдать "материнское право" в до-государственную эпоху, когда не было ни полиции, ни судей, ни тюрем? И. Бахофен намекает на то, что амазонки могли выполнять роль террористических "эскадронов смерти", устрашающих мужчин и казнящих "неслухов", но я в это не верю. Это всё равно, как если бы овцы принуждали волков к соблюдению их "овечьего права".

И. Бахофен о следах материнского права в Эгеиде.

 

Амазономахия. Фрагмент рельефа из Пирея. Конец V - начало IV в. до н. э.

"Среди островов этот автор [Плутарх] особо отмечает Лесбос с расположенным там городом амазонок Митиленой, упоминая, — впрочем, без особых уточнений — и о «множестве других островов». У Диодора о Лесбосе сказано, что на нём останавливались пеласги во время переселения из Аргоса в Ликию под предводительством Ксанфа. А поскольку как Аргос (Павсаний, Описание Эллады, II, 19, 1), так и Ликия относятся к странам с амазонским укладом, их связь с Лесбосом является ещё одним свидетельством того, что и здесь действовали аналогичные законы [материнского права].

У Г. Маурера (G. L. von Maurer, Das griechische Volk vor und nach dem Freiheitskampf 1, 336), приводится следующее замечание Георгия Атанасиоса, бывшего председателем суда на островах при правительстве Каподистрии: «В целом на островах проявляют большую заботу о женском поле. Поэтому очень часто после смерти родителей дочери, чтобы выйти замуж, забирают себе всё наследство в качестве приданого, — если только жених не проявит большей умеренности. И братья с готовностью идут на такую жертву ради своей сестры, чтобы не навлечь на неё позора. — Но и ещё при жизни отца дочь, собираясь замуж, получает в приданое всё материнское наследство».

Кроме того, в сферу влияния амазонок включается также Самофракия. Выброшенная бурей на пустынный остров, Мирина, как говорят, посвятила его Матери богов и дала ему имя Самофракия, что означает «священный остров». Это значит, что женское право амазонства связано с культом великой Матери-Земли. 

Точно так же женское право связано в Ликии с Афродитой, которую Прокл в своём первом гимне называет царицей ликийской земли ( W. Н. Engel Cyprus, Berlin, 1848, Bd. II, 444), а в стране Нила — с почитанием Исиды. Не иначе обстоит дело и в Эфесе с его Дианой — Великой Матерью всякого теллурического плодородия. Ведь эфесское святилище Дианы хоть и не являлось амазонским учреждением, однако было теснейшим образом связано с лунным началом амазонской религии (Павсаний, Описание Эллады, VII, 2, 4). Не иначе, наконец, обстоит дело и в Италии с культом италийской Земли-Матери Опы". 

Миф о Данаидах в контексте патриархального переворота.

"Гинекократия, - пишет И. Бахофен, - включает в себя право женщины самой выбирать супруга. Женщина избирает себе мужа, над которым призвана господствовать в браке. Оба эти права необходимым образом связаны между собой. Господство женщины начинается с её собственного выбора. Инициатива принадлежит ей, а не мужчине. Женщина самостоятельно вступает в брак, сама заключает договор — её не выдают замуж ни отец, ни агнаты. Геродотово правило έκδιδόασι δέ αύται έωυτάς  [1] действует везде, где женщины систематически владеют собственным имуществом. А поскольку при любой гинекократии дело всегда обстоит именно так даже и без гетеризма, из этого следует, что во всяком гинекократическом обществе женщина сама избирает себе супруга и сама себя выдаёт замуж. 

Право выбора признаётся за девушкой также и в других традициях. Применительно к Галлии, где высокое положение женщины отражено уже в договоре с Ганнибалом, оставляющем решение возможных споров за галльскими матронами, такое право засвидетельствовано в рассказе о Петте, дочери царя сегобригиев Нана. Она сама приходит на собрание сватающихся к ней женихов и, по обычаю, подаёт своему избраннику наполненную водой золотую чашу. Случившийся здесь чужеземный приятель Нана фокеец Эвксен принимает чашу из её рук.

В согласии с отцовским правом порядок таков: родитель, пользуясь своей властью, выдаёт дочь замуж и наделяет её приданым. Спонсалий и приданое принадлежат исключительно отцовскому праву — в системе материнского права они отсутствуют: здесь дочь обладает собственным правом и владеет собственным имуществом. Эта противоположность как нельзя лучше передаёт всё своеобразие гинекократического права, и именно с этим обстоятельством связан миф о Данаидах. Во всех версиях этого сказания, в том числе, в Эсхиловых «Данаидах», отвращение к насильственно навязанному браку является центральным мотивом всего повествования. Сыновья Египта с кощунственным высокомерием попирают священное право девушек распоряжаться собой. Навязанный им брачный союз девушки воспринимают как нарушение своего высшего права, которому они готовы были бы предпочесть смерть, однако, будучи всё же принуждены к вступлению в ненавистный брак, они мстят за это кровавой свадьбой.

Во всех версиях этого сказания сила — дерзкая, ненавистная богам сила — находится на стороне Египта, право же остаётся на стороне Данаид. Более того, правота их столь несомненна, что за девушек вступается само божество: им помогает бежать Афина, в честь которой они возвели храм на Родосе (Аполлодор, Мифологическая библиотека, II, 1, 4; Геродот, История, II, 182; Схолии к Илиаде I, 42).