"Гинекократия, - пишет И. Бахофен, - включает в себя право женщины самой выбирать супруга. Женщина избирает себе мужа, над которым призвана господствовать в браке. Оба эти права необходимым образом связаны между собой. Господство женщины начинается с её собственного выбора. Инициатива принадлежит ей, а не мужчине. Женщина самостоятельно вступает в брак, сама заключает договор — её не выдают замуж ни отец, ни агнаты. Геродотово правило έκδιδόασι δέ αύται έωυτάς [1] действует везде, где женщины систематически владеют собственным имуществом. А поскольку при любой гинекократии дело всегда обстоит именно так даже и без гетеризма, из этого следует, что во всяком гинекократическом обществе женщина сама избирает себе супруга и сама себя выдаёт замуж.
Право выбора признаётся за девушкой также и в других традициях. Применительно к Галлии, где высокое положение женщины отражено уже в договоре с Ганнибалом, оставляющем решение возможных споров за галльскими матронами, такое право засвидетельствовано в рассказе о Петте, дочери царя сегобригиев Нана. Она сама приходит на собрание сватающихся к ней женихов и, по обычаю, подаёт своему избраннику наполненную водой золотую чашу. Случившийся здесь чужеземный приятель Нана фокеец Эвксен принимает чашу из её рук.
В согласии с отцовским правом порядок таков: родитель, пользуясь своей властью, выдаёт дочь замуж и наделяет её приданым. Спонсалий и приданое принадлежат исключительно отцовскому праву — в системе материнского права они отсутствуют: здесь дочь обладает собственным правом и владеет собственным имуществом. Эта противоположность как нельзя лучше передаёт всё своеобразие гинекократического права, и именно с этим обстоятельством связан миф о Данаидах. Во всех версиях этого сказания, в том числе, в Эсхиловых «Данаидах», отвращение к насильственно навязанному браку является центральным мотивом всего повествования. Сыновья Египта с кощунственным высокомерием попирают священное право девушек распоряжаться собой. Навязанный им брачный союз девушки воспринимают как нарушение своего высшего права, которому они готовы были бы предпочесть смерть, однако, будучи всё же принуждены к вступлению в ненавистный брак, они мстят за это кровавой свадьбой.
Во всех версиях этого сказания сила — дерзкая, ненавистная богам сила — находится на стороне Египта, право же остаётся на стороне Данаид. Более того, правота их столь несомненна, что за девушек вступается само божество: им помогает бежать Афина, в честь которой они возвели храм на Родосе (Аполлодор, Мифологическая библиотека, II, 1, 4; Геродот, История, II, 182; Схолии к Илиаде I, 42).
Учитывая всё сказанное, мы можем предположить, сколь радикально смелым казался современникам замысел Эсхила, сделавшего эту кровавую свадьбу содержанием своей трилогии. В его дни эта первобытная гинекократия была уже давно изжита, исчезла из народного мировоззрения, стёрлась и из людской памяти. Не должны ли были теперь Данаиды показаться зрителю чем-то вроде кровожадных чудовищ? Какой приём должен был встретить у публики третий, к сожалению, не дошедший до нас акт трилогии, когда наутро, после кровавой ночи, они в гордом осознании своего ужасного, но справедливого деяния выходили на сцену из таламоса, от смертного ложа Египтиадов, и, собравшись в единый хор, с ликованием — но и сами объятые ужасом, — воспевали своё деяние? С какими чувствами внимало бы такому творению наше нынешнее поколение, давно уже чуждое идеям первобытного мира, даже если бы величайший художник употребил на его украшение все чары своей поэзии? И тем не менее, даже после того, как гинекократия исчезла из жизни и умов, деяние Данаид всё ещё представляло собой годный для сцены, захватывающий, богатый контрастами сюжет — сюжет, который на все времена сохранит свою силу и истину: это защита прав сердца от чуждого любви союза, от кощунственной алчности сыновей Египта, видящих в браке лишь средство к укреплению собственной власти. Именно эту сторону сюжета Эсхил наиболее обстоятельно разрабатывает в своих «Просительницах». И если даже в нашу эпоху, столь чуждую представлениям древнего мира, эта картина не может не произвести впечатления, сколь более трогательной покажется она нам, если мы попытаемся посмотреть на неё глазами той эпохи, когда гинекократия ещё не утратила своей силы и была освящена авторитетом религии. Ведь если даже с позднейшей, умеренной точки зрения Данаиды оказываются оправданными, то сколь более грандиозным и сколь более правомочным должно было представляться их деяние согласно с представлениями той первобытной эпохи, которой они принадлежат. Они должны были не просто страдать, но и действовать: покарать святотатство, ценою убийства отстоять высшее право женщины — право гинекократии. По этой причине необходимо было отпраздновать саму свадьбу, дабы этот притворно признанный триумф мужского права обернулся ещё большим торжеством и окончательной победой женской власти. И потому Данаиды предстают перед нами во всём героическом величии амазонок. Когда приходит пора встать на защиту своей власти и прав, они не оставляют места для малодушных раздумий. Они не вправе проявлять кротость и скорее готовы прослыть жестокими и кровожадными, чем нежными и любвеобильными".
Здесь я вновь замечу, что "амазонство" Данаид является вынужденным. Мужчины, нарушив древний закон, лишают дочерей царя Даная права выбора, который имеют даже самки волнистых попугайчиков. Как я уже говорил, женщин к экстремизму толкают сами мужчины, совершая насилие. Если бы 50 сыновей Египта силой не заставили Даная выдать за них Данаид, никакого убийства не было бы.
Бахофен правильно пишет, что "война за превосходство мужской или женской линии, разразившаяся между двумя семействами одного рода по причине их властолюбия, — отнюдь не является вымыслом, а представляет собою реальный опыт, который, вероятно, был неоднократно пережит человеческим родом при аналогичных обстоятельствах". И он напоминает о войне телебоев с Электрионом. Я думаю, что сюда же можно отнести и Троянскую войну из-за Елены Прекрасной. Там дело тёмное, но весь сыр-бор разгорается из-за того, что Елена воспылала любовью к Парису.
Вообще, здесь мы касаемся фундаментальных основ человеческого бытия. Насколько они важны, свидетельствует всё та же древнегреческая мифология. Известно, что Зевс был большим "бабником", но он никогда не совершал насилия над женщинами. Да, он их всячески соблазнял, прикидывался то прекрасным лебедем, то золотым дождём, то бычком,
 |
| Карло Аделио Галимберти (Carlo Adelio Galimberti, 1946, Италия). Пасифая |
но, тем не менее, право выбора всегда оставалось за женщинами. И даже в евангельской истории о Боговоплощении св. Дух "накатывает" на Деву Марию лишь после её слов Ангелу: "Да будет Мне по слову Твоему".
Поистине, мужчины, насилующие женщин, мнят себя выше Бога.
------------------------------------------------
[1] А замуж они выдают себя сами (др.-греч.)
Комментариев нет:
Отправить комментарий