Красота и власть (2).

Суть «проблемы неравенства» ещё полтораста лет назад лучше всех сформулировал французский писатель Эмиль Фаге, – «Страдают в действительности при виде чужого счастья, несчастье бедных в этом и состоит».

Смотрю я по телеку путешествия Кузена по Бангладеш

и вижу, что там люди живут в гораздо худших бытовых условиях, чем я. Но я всё равно считаю себя нищим, потому что здесь, в России, есть люди, которые живут в гораздо лучших бытовых условиях, чем я. Как говорится, всё познаётся в сравнении. 

А теперь углубимся в эпоху верхнего палеолита, где "все жили ровно, скромно так, - система коридорная, - на тридцать восемь комнаток всего одна уборная" (В. Высоцкий). Как в приснопамятном СССРе. 

«Эх, страна моя родная, край загадок и чудес!
Где ещё такое счастье, где ещё такой прогресс?
Под одной огромной крышей и просторней и светлей.
Ни к чему нам дом отдельный, вместе жить нам веселей» (группа "Дюна").

Если я живу в шалаше, и сосед живёт в шалаше, и все кругом живут в шалашах, то, стало быть, при таком "раскладе" нет богатых, а значит и нет бедных. Следовательно, нет никакой «проблемы неравенства», и все люди должны быть счастливы, по идее.

Чёрта с два! Не тут-то было! 

Здесь на первый план выступает красота. Красота иератична, в каком-то смысле празднична в мире сем, и не все её имеют, и не все ею обладают. Вот оно — вопиющее неравенство!

Милен Демонжо

Стало быть, надо полагать, что в первобытном обществе также имело место быть неравенство, и едва ли не единственной причиной этого неравенства была "праздничная" женская красота. У кого-то в шалаше - "праздник" каждый день, а у кого-то - унылые серые будни...

В предыдущей записи говорилось о том, что женская красота может быть связана с властью. Мужчины, дабы иметь "праздник" каждый день, часто сами унижаются перед красавицами, стараясь заслужить их благорасположение. Этот аспект матриархата не стоит упускать из виду. 

Красота и власть.

"Красота женщины у Достоевского — это сила, это — угроза, это, если хотите, даже ужас, в ней таятся и муки и горе", - говорит Иннокентий Анненский (Источник). И он же продолжает:

"Едва ли был ещё другой русский писатель, который бы с такой полнотой, с таким самозабвением умел уходить под обаяние женской красоты, как Тургенев. Несмотря, однако, на длинную вереницу красивых женщин, которые проходят перед нами в его рассказах и романах, психологический мотив отношения Тургенева к женской красоте крайне однообразен. Если разбойничья песня напомнит вам, как глядел Лермонтов на случайно осиленную им красоту, как он, в сущности, её презирал, то символ любви Тургенева вы найдёте разве в былинах. Среди этих скучных степных сказок, где раздвоенные стихи чередуются бесконечно и томительно, точно покачивания верблюда или люлька казацкого седла, -- есть одна, в которой изображается удалая поляница. Богатырь ошарашивает её раз по разу своей шалыгою подорожной, а красавице чудится, что это комарики её покусывают. И вот, чтобы прекратить это надоевшее ей щекотанье, Настасья Микулична опускает богатыря и с его конём в свой глубокий карман. Приехав на отдых, она, впрочем, уступила женскому любопытству и, найдя богатыря по своему вкусу, предложила ему тут же сотворить с нею любовь. Конец был печален, но не в конце дело. Богатырь, посаженный в женский карман да ещё вместе с лошадью, вот настоящий символ тургеневского отношения к красоте. Красота у него непременно берёт, потому что она -- самая подлинная власть. Красота у него обезволивает, обессиливает, если не оподляет мужчину тем наслаждением, которое она обещает. И это уже не простое обещание сделать счастливым, как у Стендаля, а тургеневское сознание красотой своей власти, даже более -- наглость властной красоты. 

Власть видел в красоте и Достоевский, но это была для него уже не та пьянящая власть наслаждения, для которой Тургенев забывал всё на свете, а лирически приподнятая, раскаянно-усиленная исповедь греха. Красота Достоевского то каялась и колотилась в истерике, то соблазняла подростков и садилась на колени к послушникам. То цинически-вызывающая, то злобно-расчётливая, то неистово-сентиментальная, красота почти всегда носила у Достоевского глубокую рану в сердце; и почти всегда или падение или пережитое ею страшное оскорбление придавали ей зловещий и трагический характер. Таковы Настасья Филипповна, Катерина Ивановна, Грушенька и Лиза, героиня "Бесов"."