Посидоний (Ποσειδώνιος) — древнегреческий философ-стоик (139/135 год до н. э. — 51/50 год до н. э.). По его мнению, Божество — это огненная мыслящая пневма, простирающаяся по всему сущему в виде эфира [1].
"Управляемый этим Божеством мир представляет собой единый и цельный организм, все части которого одна с другой соединены тысячью нитей, так что ни одна не может измениться без того, чтобы её изменение не отразилось так или иначе на остальных частях. Это и есть догмат всемирной симпатии, который выдвинут Посидонием и поставлен в центр его мистической космологии. Всемирная симпатия на языке Посидония соответствует всемирному тяготению на языке Ньютона; она отличается от него, как одушевлённость от бездушности. Есть всемирная симпатия; все существа вселенной ею связаны, изменения в одной области мироздания ощущаются во всякой другой, неясное там может проявиться здесь. Атмосферические явления, имеющие завтра изменить погоду, уже сегодня определяют собой поведение вороны, по которому и могут быть узнаны; на этом основана наука прогностики, а прогностика — лишь часть мантики, более близкая нашему пониманию, но ничуть не более достоверная: вся разница лишь в степени. Посидоний был на пути если не истинном, то очень серьёзном, выводя ведовство из незримой, доступной только сознанию очень чуткой души сцеплённости явлений; и он мог бы сказать, подобно Метерлинку: никто не знает, где кончается душа.
Объективная возможность ведовства дана именно в этой сцеплённости явлений; но субъективная? Кто распознает крепкие, но незримые узы, более незримые, чем те, которыми в своё время Гефест сковал свою неласковую мать Геру? Мы на это уже намекнули: душа. Душа — сродни божеству, будучи также и сама соткана из того самого эфирного огня, который был материей божества. Правда, её зоркость затуманена её погружением в грубую материю тела; но и эта затуманенность различна у различных людей, различна в различные моменты жизни одного и того же человека. Есть люди, обладающие от природы необыкновенною чуткостью души: мы называем их пророками. Но и у других она проявляется в зависимости от ослабления телесных уз: во сне, в экстазе, перед смертью. Всё это — состояния, обусловливающие естественное ведовство: человек в них непосредственно, в силу божественности природы своей души, чует незримые узы всемирной симпатии. Но независимо от этого естественного ведовства существует и искусственное, существует ведовская наука, основанная на многовековом наблюдении. И здесь мы имеем в основе всемирную симпатию. Перемена в одной, непосредственно важной для нас сфере явлений, сопровождается переменой также в другой, переменой для нас неважной, но зато видимой: по этой мы заключаем о той. Это искусственное ведовство, таким образом, ближе всего к прогностике; отличается оно от неё ещё большей неуловимостью сцепления. Связь между завтрашней погодой и сегодняшним поведением вороны для нас неясна,но представима; связь между рисунком печени принесённого мною в жертву животного и предстоящей смертью моего брата и неясна, и непредставима. Но что же из этого следует при ограниченности нашего представления вообще? Разве представима связь между соком чемерицы и состоянием душевнобольного? И всё-таки мы предписываем его ему, руководимые исключительно опытом.