Парадокс соития.

Ю. Эвола, при написании своей книги "Метафизика секса", жаловался на то, что "... поиск материала [для исследования] труден. Например, почти нигде не описан оргазм как таковой, то есть "акме" соития. Литература молчит. <...> Чтобы собирать материал, так сказать, напрямую, существуют две трудности: субъективная и объективная. Субъективная — в том, что не только с иностранцами, но и со своими же соотечественниками мужского или женского пола не принято, да и не любят они, не хотят искренне рассказывать о том, что испытывают в наиболее острые моменты телесной интимности. Вторая же — объективная — состоит в том, что в "пиковом", напряжённом состоянии центры нашего организма, ответственные за восприятие, слишком увлечены происходящим, тем самым лишая нас возможности вспомнить испытанное, в том числе даже просто разговоры, даже что-то совсем необычайное. Можно даже сказать, что экстатическое акме сексуальности предполагает некий провал, более или менее глубокий, в сознании влюблённых".

Да, это очень интересно... 

С одной стороны, "акме" соития можно истолковать как некое таинство, а таинство не подлежит огласке. 

С другой стороны, находясь в "пиковом" состоянии соития, человек либо мычит, либо молчит, - и молчание, и мычание уподобляет его скотам неразумным. Потому что человек отличается от животных наличием языка как системы символов; человек говорит, а корова мычит. Странное дело: иной человек годами выстраивает линию своего поведения, финальным аккордом которого должно прозвучать нечленораздельное мычание в постели. И это называется "счастьем"... "Несчастные", то есть обладающие даром речи, завидуют "счастливым", то есть потерявшим дар речи...

Об "иноприродности" государства.

Этнос в чистом виде представляет собой эгалитарную общину, то, что Р. Рэдфилд (1897— 958) называл «folk society», где все отношения (как внутри общества, так и с внешним миром) персонифицированы, а любые формы вертикальной дифференциации отсутствуют. Но, - говорит Дугин, - балты в исторической ретроспективе не видятся как этнос (однородное общество без строгой вертикали); подобно всем индоевропейцам, они имеют патриархальную "вертикаль власти". Единство этноса балтов, - добавлю я от себя, - разбито по линии государства на "истинных арийцев" и "унтерменшей", то есть на "элиту" и "подданных".

И далее Дугин замечает, что балтийское крестьянство оставалось всё время "более или менее однородной общиной, живущей в условиях равноправия и равновесия". То есть, в своей среде, в собственной оптике, крестьянство имело тенденцию к восстановлению первобытной эгалитарной общины, к возрождению "Чатал-Хююка". Крестьяне сознавали и признавали, что они "находятся внизу вертикальной иерархии, но для самих крестьян мир (и общество) устроен иначе — в нём преобладает закон равновесия и гармонии, где сами высшие касты относятся к области «потустороннего»— у балтов «кривого», к сфере духов и предков, которым надо приносить жертвы. Именно как жертву «проклятой части» воспринимают они поборы аристократии (включая жрецов и позднее церковную десятину) или государственные налоги".

По мере усиления Литвы и превращения ее в могущественную державу разрыв между народом и этносом увеличивается. Элита христианизируется, теряет свою балтскую идентичность, в то время как крестьянство упорно держится за язычество. Дугин подчёркивает, что "литовское начало было бережно сохранено литовским крестьянством". Элита и крестьянство двигались в противоположном направлении, и в конце концов у литовцев обозначились две разных "родины". 

"Литовская аристократия, в отличие от литовского крестьянства, крепко державшегося за язык, культуру и идентичность, активно вступала в контакты с западнорусским и польским дворянством, довольно легко переходя на польский или русский язык, что часто сопровождало принятие католичества или православия. Для литовских князей, бояр и дворян родиной было государство, а кем конкретно были их подданные—литовцами, русскими или полякам и — с точки зрения сарматской (шляхетской) идеологии большого значения не имело".

Оба-на! Для этиты родиной является государство, - искусственный конструкт, внутри которого (и за счёт которого) она живёт. Для крестьянства же родиной является земля, на которой оно живёт. Лучше и не скажешь об "иноприродности" государства, его "инаковости" по отношению к этносу. 

Матриархальные мотивы в мифологии балтов.

А. Дугин в своей монографии "Неславянские горизонты Восточной Европы: песнь упыря и голос глубин" (М.: Академический проект, 2018) говорит, что "в балтийской мифологии мы видим довольно отчётливо следы палеоевропейского матриархата, хотя в целом основные сюжеты и линии носят отчётливо патриархальный и индоевропейский характер".

Ну, если там и есть какие-то следы, то они подобны "седьмой воде на киселе". Очень трудно рассмотреть следы палеоевропейского матриархата в культуре воинственных пруссов, пантеон которых состоял целиком из одних мужских божеств. Верно замечает Дугин, что "мы можем говорить о «балтийском матриархате» как об условной дедуктивной реконструкции, причём условной ещё в большей степени, нежели в случае «славянского матриархата» (по теории Э. Гаспарини)". 

Тем не менее: "для балтийских крестьян было характерно почитание божества Матери-Земли — у литовцев Жемины (Zemyna), у латышей Земес-мате (Zemes mate)".

Я уже высказывал своё мнение о том, что образ Матери-Земли является довольно поздним патриархальным конструктом; в нём нет ничего палеоевропейского. 

"Гипохтонический аспект Великой Матери представлен у латышей образом Богини мёртвых — Велю-мате, которая выступает психопомпом, проводя души в загробный мир (вели, латышское velu — душа), но никакими особенно зловещими чертами это божество не наделено.

Ещё в XVIII веке литовцы приносили дары матери-земле (Zemyna) после рождения ребёнка. По утрам и вечерам следовало целовать землю. Подношения земле: мёд, хлеб, зерно, травы или ржаной сноп — закапывали, раскладывали перед камнями, прикрепляли к деревьям или бросали в море, реки, озёра и источники. Как следует из описаний XVIII века, в деревнях не было праздников, в которых бы не восхвалялась богиня земли — Zemyna.

Антропоморфический образ земли неопредёлен <...> Функции земли распределялись между отдельными низшими божествами"... и духами, - добавлю я от себя. - "Дух зерна прятался во ржи или на других полях, где росло зерно. Верили, что он остаётся в последнем сжатом снопе. Обычно литовцы придавали этому снопу форму женщины. До наших дней он зовётся rugiц boba— «ржаная баба».

Здесь важно обратить внимание на представление о том, что люди растут из земли и что последний сноп, игравший важную роль в земледельческой сакральности, связан с женским началом — «ржаная баба». Эти детали указывают на сохранение палеоевропейских традиций Великой Матери, связанных с женской обработкой земли", - пишет Дугин.