Ностальгическое о "хранительницах домашнего очага".

По мнению Софьи Агранович, у древних славян печь мыслилась как центр человеческого сообщества, первоначально центр рода. При этом она проводит этимологическую связь между "печью" и "пещерой": «Восточная Европа, Древняя Русь пришла к печи от дыр, в которых раскладывали огонь, о чём говорит и название пещер, названных так из-за сходства с печью». 

Мы знаем, что в эпоху палеолита люди разводили огонь в устьях пещер; значит, надо полагать, и в те отдалённые времена пещерные костры мыслились как центры человеческого сообщества? С. Агранович говорит, что да, "центром обитаемого, живого, человеческого космоса, вероятно, первоначально мыслился источник рукотворного огня, т. е. костёр, очаг".

Любопытно, что во многих славянских языках слова, которые сейчас обозначают ‘костёр, огонь, очаг’, первоначально имели значение ‘место для огня’, точнее, как отмечает С. Б. Бернштейн, ‘костёр’, на котором древние славяне сжигали кости покойников. Если это так, то понятно, почему домовой называется "подпечником", ведь домовые - это духи умерших предков. Подпечье, голбец*, погреб, который располагался непосредственно под печью, связаны с миром мёртвых, миром предков. Софья Агранович говорит, что в той части дома, где стояла печь, буквально располагался мир мёртвых, и в глубокой древности похороны под печью, в подполе, под голбцом были не исключением, а правилом. А у заволжских старообрядцев такие захоронения сохранялись до XIX века.

Если пещерный костёр являлся центром человеческого сообщества, а печь мыслилась центром человеческого космоса (то есть упорядоченного пространства), то кем же были женщины, стоявшие в самом центре мироздания? Околопечное пространство всегда и во всех культурах считалось женским. 

У стыдливых корней нравственности.

Софья Агранович в своей монографии "Миф в слове и поэтика сказки. Мифология, язык и фольклор как древнейшие матрицы культуры" (Москва: МИФ, 2024) касается интереснейшего феномена стыда в человеческой культуре.

Антропологи очень редко проявляют интерес к этому чувству, хотя, например, в Библии стыд упоминается в связи с появлением сознания у человека. После вкушения плода от древа познания, "открылись глаза у них обоих [т. е. у Адама и Евы], и узнали они, что наги, и сшили смоковные листья, и сделали себе опоясания" (Быт 3:7), хотя до вкушения запретного плода "были оба наги, Адам и жена его, и не стыдились" (Быт 2:25).  

С. Агранович приводит очень важное замечание Ю. М. Лотмана: «Поскольку механизм страха прекрасно известен в животном мире, а [механизм] стыда является специфически человеческим, именно этот последний лёг в основу регулирования первых человеческих — уже культурных — запретов». Получается, что все табу, все правила и законы человеческого общежития, проистекают из единого источника, как ручей из родника. А этот архиважный источник пренебрегался и даже не замечался строителями "светлого коммунистического будущего" в СССР, которое, как всем известно, "накрылось медным тазом" (может быть, не в последнюю очередь, именно из-за пренебрежения культурой).

Далее С. Агранович, говоря о том, что стыд всегда осмысливается в рамках оппозиции «человек — социум», приходит к заключению о том, что переживание стыда предполагает наличие у человека совести (бессовестные люди не стыдятся). Ну а совесть, в свою очередь, предполагает наличие в обществе каких-то высших ценностей, которые сопереживаются всем обществом; нарушение этих ценностей вызывает угрызения совести и чувство стыда.