О троичном социальном членении индоевропейского общества.

Разработанная Ж. Дюмезилем концепция о троичном социальном членении индоевропейского (арийского) общества ни у кого не вызывает возражений. За исключением рабов, свободные члены этого общества разделялись на три сословия: сакрально-жреческое, военно-аристократическое и рядовое, общинное. Однако, на самом деле, мы видим лишь два слоя, так как во главе индоевропейского общества стояли «цари» или вожди, обладавшие также сакральными функциями. То есть, «цари» совмещали в себе и функции первосвященников. А где священство всё же дозволялось как автономный институт, там оно было под пятой у «царей», как, например, в Византийской или Российской империях. И, фактически, надо говорить о разделении индоевропейского общества не на три, а на два слоя: вождество (в более развитых формах - царская камарилья или государственная бюрократия) вкупе со священством, и рядовые подданные вождя. 

В принципе, архаические общества тоже были "двухслойными", состоявшими из сакральной и мирской неравновесных половинок. Причём, эти половинки были "пульсирующими": во время религиозных праздников сакральная половинка общества сильно "раздувалась", вмещая в себя едва ли не всех членов общества, а в обычные дни жизнь в сакральной половинке едва теплилась. Только, в отличие от индоевропейского общества, в архаических обществах не имелось военно-аристократического сословия.

Матриархальное общество по всем параметрам соответствует архаическому обществу. Если существовали патриархальные теократические общества, то, спрашивается, почему не могли существовать матриархальные теократии? В такого рода теократии вместо Библии имелся матриархальный Миф [1], определявший умонастроения общины; вместо пророков Яхве имелись пророчицы Богини, возвещавшие её волю; вместо св. Предания имелась многовековая Традиция, своего рода матриархальный "адат", по которому люди ладили друг с другом. И при таком порядке «цари» или вожди нужны были людям так же, как собаке — пятая нога.

Теперь возникает вопрос: можно ли назвать троичное социальное членение индоевропейского общества традиционным? Подлинно ли оно традиционное? Или оно фейково-традиционное? 

Потому что у нас имеются гораздо более древние "двоичные" общества. И индоевропейское военно-аристократическое сословие, на фоне тех обществ, выглядит просто как раковая опухоль. Если брать здоровое социальное "тело", то оно "двоично"; в нём есть сакрально-жреческая "душа" и общинное "тело". А третий элемент — военная аристократия, подчиняющая себе "душу" и подавляющая "тело", — появляется в виде социального недуга. 

-------------------------------------------------------

[1] Здесь "миф" в том смысле, как его понимает А. Лосев.

Обычай побратимства у скифов.

А. М. Хазанов в своей монографии "Социальная история скифов" приводит фрагмент из новеллы Лукиана Самосатского (L u с, Тох., 37), где скиф Токсарис рассказывает о себе:

«Мы приобретаем себе друзей не на пирушках, как вы (т. е. греки.— А. X.), и не потому, что известное лицо является нашим ровесником или соседом; но, увидев какого-либо человека хорошего и способного на великие подвиги, мы все устремляемся к нему, и то, что вы делаете при браках, мы делаем при приобретении друзей; усердно сватаемся за него и во всём действуем вместе, чтобы не ошибиться в дружбе или не показаться неспособным к ней. И когда какой-нибудь избранник сделается уже другом, тогда заключается договор с великой клятвой о том, что они и жить будут вместе, и в случае надобности умрут один за другого. И мы действительно так и поступаем; с того времени, как мы, надрезав пальцы, накапаем крови в чашу и, омочив в ней концы мечей, отведаем этой крови, взявшись вместе за чашу, ничто уже не может разлучить нас. В союзы дозволяется вступать самое большее трём лицам, (потому что, кто имеет много друзей, тот кажется нам похожим на публичных блудниц, и мы думаем, что дружба такого человека, разделённая между многими, уже не может быть столь прочной».

Впервые обычай побратимства у скифов засвидетельствован Геродотом (IV, 70): «Если скифы заключают с кем-либо клятвенный договор, то поступают при этом так: в большую глиняную чашу наливается вино, к нему примешивается кровь договаривающихся, причём этим последним делают уколы шилом или небольшие разрезы ножом на теле, потом погружают в чашу меч, стрелы, секиру и метательное копьё. По совершении этого они долго молятся, затем пьют смесь как сами договаривающиеся, так и знатнейшие из присутствующих».

А. М. Хазанов правильно говорит, что "побратимство — нечто большее, чем просто дружба". Тут, очевидно, надо говорить о взаимной любви. Причём, о любви самого высокого пошиба, как она изображена в Евангелии: "Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за други своя" (Ин. 15, 13). Именно такую любовь проявили скиф Дандамис, позволивший выколоть себе глаза ради спасения из плена друга Амизока, и Амизок, ослепивший сам себя из солидарности с побратимом (Luc, Tox., 39—41). Блин, до чего же красиво!!! Я вполне допускаю, что в отношениях Дандамиса и Амизока имелся гомосексуальный мотив (как говорил М. Ю. Лермонтов, "из двух друзей всегда один раб другого"), но такие возвышенные обертоны любви совершенно затмевают орально-анальные мотивы, если они имели место быть в их отношениях. Я всегда иронизирую над "гомосятиной", но здесь «я пас», молчу, ибо для меня "красиво" значит "божественно".