"В 1995 г. Дж. М. Фейнман предложил замечательную модель, описывающую наблюдаемые в археологии различия при переходе от сравнительно простых охотничье-собирательских обществ к обществам со значительной культурной сложностью (cultural complexity). Он предложил типологически различать две модели, два способа решения возникающих при увеличении сложности социальных структур проблем: сетевой (network path) и корпоративный (corporate path). Свидетельствами применения первой, сетевой, являются очевидные различия между домохозяйствами (в размерах жилищ, богатстве инвентаря и импортируемых редких материалов и изделий из них и т. п.), наличие специализированных видов ремесла, свидетельства дистанционной торговли (часто редкими и, следовательно, престижными предметами и материалами) и личной сетевой власти отдельных индивидов или групп связанных между собой индивидов. В случае применения обществами корпоративной стратегии все эти отличия смазаны или отсутствуют, зато очевидны минимальные экономические различия между домохозяйствами, отсутствие «демонстрации» богатства, свидетельства интеграции социальных сегментов, важности родственной аффилиации, акцент на коллективные ритуалы, возможное наличие общих храмовых сооружений" (А. А. Казанков).
Козе понятно, что сетевая модель характерна для патриархальных обществ, а корпоративная — для матриархальных. Последнюю модель мы наблюдаем повсюду в Старой Европе.
Об этом же говорит и Казанков: "Ясно, что классический ранний неолит Леванта даёт яркий пример действия корпоративной стратегии на пути к «неравенству», что и было отмечено Брайэном Бердом (Byrd 2000: 91–92). Этнографические параллели, которые приводят археологи реконструируемому ими поведению неолитических обитателей Леванта, весьма красноречивы. Например, Иан Кейт в статье, посвящённой ритуальным практикам периода PPNB и их возможной связи с воспроизведением и упрочением эгалитарного этоса, все свои этнографические параллели черпает из австронезийских культур Юго-Восточной Азии (Crocker 1977; Hertz 1970; Kan 1989; Kuit 1996; Lopatin 1960; Metcalf and Huntington 1991; Weiner 1976). Но именно в этих культурах в наиболее полной форме представлено поклонение Хозяйке Мира (фигуре типа Мулуа Сатене), олицетворяемой Великой Змеёй. У ряда австронезийских народов Юго-Восточной Азии (а также у жителей Окинавских островов в южной Японии) до сих пор жрицами, осуществляющими культы плодородия и являющимися хранительницами связанных с этими культами священных (устных) текстов, являются женщины".
"С ноологической точки зрения, в пространстве Океании мы почти везде встречали на архаическом уровне могущественное присутствие Логоса Великой Матери. Он давал о себе знать во всех культурных кругах, где-то увеличивая своё влияние до критической линии прямого матриархата, где-то скрываясь из виду под довольно сильным импульсом солярного патриархального начала [1]. Однако чаще всего (кроме Полинезии и Австралии) патриархат оставался хрупким" (Источник).
---------------------------------------------------------------------
[1] Насчёт "солярного патриархального начала". В своё время Юлиус Эвола, критикуя "нордический матриархат" Германа Вирта, отвергал как абсурдную установленную Виртом связь между солнечным культом и культом матерей в нордическо-атлантическом цикле, так как культ матерей якобы никогда не бывает солнечным, а всегда имеет хтонические или, самое большее, лунные черты. Ему хорошо ответил Анатолий Иванов в своей "Цивилизации Мадонны". И этот же ответ разбивает однозначную связь между солярным культом и патриархальным началом, которую проводит Дугин.
Комментариев нет:
Отправить комментарий