Праздник маков в Средней Азии.

О. А. Сухарева в статье "Праздненства цветов у равнинных таджиков (конец XIX - начало XX в.)" рассказывает про обычаи таджиков, которые напоминают кельтский Белтайн, который был временем любовных игр.

"Е. М. Пещерева открыла для науки и описала интереснейший праздник тюльпана, происходивший в Исфаре — одном из крупных предгорных селений (теперь город) Северного Таджикистана. Есть основание думать, что этот обычай имел очень широкое распространение, хотя в других местах он назывался не праздником тюльпана, а «праздником красного цветка» (сайли гули сурх, кизил гул сайли); таковыми могли быть в условиях Средней Азии только тюльпан или мак.

То, что праздником отмечались оба эти растения, впервые с полной очевидностью засвидетельствовали сведения, сообщённые узбекским этнографом Хаётом Исмаиловым. По его материалам, в крупном узбекском сел. Паркент (теперь районный центр Ташкентской обл.), население которого относилось к группе узбеков-сартов, ещё в начале XX века весной происходили гулянья девушек, называемые лола сайли — 'праздник маков'. Девушки собирались на холме, возвышавшемся на одном из берегов канала Паркент, пели, танцевали под аккомпанемент бубна, собирали маки и плели венки, вплетали в косы их и сорванную с веточек тала (ивы) кожицу с листочками. Все выходили на праздник очень нарядными, многие в красных платьях, «так что сами были похожи на маки» (выражение информатора). Юноши тайком подглядывали за ними, через какого-нибудь мальчика посылали понравившейся им девушке сласти и лепёшки, увязав их в свой поясной платок. Девушки окружали посланца, расспрашивали, от кого подарок, что это за человек, интересовались его наружностью. Именно на этих сайлях завязывались знакомства или просто узнавали друг друга, дело нередко кончалось сватовством.

Н. П. Лобачёва записала в пригородном селении Самарканда, где находится обсерватория Улугбека и музей его имени, «отрывочные воспоминания о празднике под названием сайли гули сурх ('праздник красного цветка'), когда молодёжь выходила за город собирать красные тюльпаны и маки".

Интересно, - подумалось мне, - а не было ли таких же обычаев и на минойском Крите? На восстановленных фремках мы видим девушек, собирающих крокусы.

О. А. Сухарева: "Праздник красного цветка (кизил гул) зафиксирован также у узбеков Хорезма. Он описан Г. П. Снесарёвым, которому принадлежит честь введения в научный оборот этого интересного обычая. «В этот день проводилось праздничное гулянье вблизи кладбища и мазара Баварис-бобо. Сюда стекалась молодёжь со всего города. Девушки и молодые женщины проходили по неширокой дороге мимо кладбища, а юноши и молодые мужчины, стоя вдоль дороги, бросали своим любимым и уже просватанным девушкам розы, яблоки, а также крашеные яйца... Розы были символом любви и зарождавшегося счастья». Это описание пополнила и несколько уточнила публикация Н. П. Лобачёвой, которая любезно дала мне возможность познакомиться непосредственно с полевыми записями, сделанными как ею, так и другим участником той же экспедиции — Ю. В. Кнорозовым. Последний подметил особенно важные детали праздника. По его материалам, женщины и девушки в паранджах или в наброшенных на голову халатах заполняли плоские крыши расположенных вокруг мазара домов и прилегающую часть крепостной стены, а мужчины шли по дороге к мазару. Все — и мужчины и женщины — держали в руках цветы и украшали себя ими. Просватанных уже девушек сопровождали их братишки, и по ним жених мог узнать в толпе женщин свою невесту, послать ей в подарок сласти, гранаты, яблоки, крашеные яйца. Такие же дары бросали в толпу женщин другие юноши и молодые мужчины, соревнуясь в этом друг с другом. Женщины отвечали им тем же. Многие юноши, желая привлечь к себе внимание, приносили на праздник целые мешки яиц и сластей. Хотя лица женщин были закрыты, мужчины имели возможность улучить момент, когда покрывало несколько
сдвигается, разглядеть красавицу, чтобы именно ей адресовать свой подарок. Бросали так много, что у некоторых девушек набирались полные подолы. Полученное тут же сообща съедалось. Таким образом, Ю. В. Кнорозовым отмечена некоторая свобода в отношениях между мужчинами и женщинами, не допускавшаяся в другое время. Они могли видеть друг друга и знакомиться, хотя и на расстоянии. Самым удобным моментом для этого был обмен подарками. В это время, как записал Ю. В. Кнорозов, «завязывались любовные интриги». На все вольности смотрели снисходительно, — «всё, что делалось, считалось простительным». Эта особенность хорезмского праздника прямо перекликается с теми нарушениями обычных норм поведения, которые допускались в дни праздника красного цветка в Шафриканском р-не Бухарской обл. Таким образом, эта черта не была узколокальной".

Особо надо отметить и подчеркнуть многосоставность, "композитность" этих "праздников цветов". Здесь и детские игры, и любовные страсти, и культ воскресающей растительности, и культ умирающих и воскресающих божеств.

О. А. Сухарева: "Е. М. Пещерева, указав на связь изученного ею праздника тюльпана с культом умирающего божества растительности, высказала смелое и, на мой взгляд, весьма плодотворное предположение, что само собирание тюльпанов символизировало поиски останков божества (обряд, описанный для древности китайским источником), а связывание тюльпанов в букеты или соединение их в букет-деревце — соединение разрозненных частей его тела, что, вероятно, мыслилось как условие для его воскресения.

Изображение растений на крито-минойских фресках

Она права, видя отражение мифа об убитом божестве в легендах, связываемых с мазарами, на поклонение которым шли в дни праздника. В этих мазарах, ло местным представлениям, были захоронены отдельные части тела «святого». О непосредственной связи праздников цветов с культом умирающего (убиваемого) бога наглядно свидетельствует зафиксированное М. С. Андреевым в Мазари-Шарифе поверье, что тюльпаны— это «кровь убитого Хусейна, выходящая весной на поверхность земли». Это поверье представляет прямую аналогию с верованиями древних, считавших кровью Адониса другой весенний цветок красного цвета — анемон. Хусейн же, как установлено, явился мусульманской ипостасью вытесненного исламом древнего умирающего божества".

"Характер праздников цветов в том их варианте, который был представлен у таджиков Северного Афганистана и проявился в Паркенте, Бричмулле, Хорезме, Шафрикане, делает необходимым рассмотреть вопрос ещё в одном аспекте. Останавливает на себе внимание явная направленность гуляний на представление возможности юношам и девушкам видеть друг друга и вступать в общение, которое в старом быту, с точки зрения мусульманских запретов и затворничества женщин и девушек, было почти невозможным. Представляемая им во время гуляний некоторая свобода являлась прямым нарушением обычных исламских норм.

Теперь, когда можно сопоставить все эти факты, становится ясным, что в предоставлении некоторой свободы во время гуляний мы имеем дело с очень прочной и очень древней традицией. Какой она должна была обладать силой, чтобы перед ней не устояло веками насаждавшееся исламом затворничество женщин, чтобы во время праздников могли считаться «простительными» такие вольности, которые в другое время были просто немыслимы в обычном старом быту!"

О. А. Сухарева отмечает, закон женского затворничества, обычно очень строгий, особенно в городах, нарушался или, во всяком случае, ослабевал во время свадьбы. "В Самарканде, в 20-х годах, когда старый быт был еще очень
крепок и женщины без паранджи вне дома не показывались, я видела, - говорит О. А. Сухарева, - как они, идя по улице со свадебным поездом, откидывали с лица свои чёрные сетки, хотя их могли видеть при свете факелов посторонние мужчины". Я зрительно представил себе эту сцену, и одновременно ужаснулся и восхитился. 

Проросший сквозь асфальт красный мак