Центральный двор Кносского дворца как святилище.

"Анализ планировки четырёх известных нам сейчас дворцовых ансамблей [на Крите] убеждает в том, что во всех этих четырёх случаях главным структурообразующим элементом был центральный двор. Как считает Дж. Грэхем, постройка каждого из дворцов начиналась именно с разбивки центрального двора, с тем чтобы в дальнейшем, используя четыре его стороны «как основные линии, развить вовне различные кварталы дворца». Дворец, таким образом, рос изнутри, не вписываясь в чёткие рамки какого-то заранее заданного контура, чем, по-видимому, и объясняется известная неупорядоченность его наружных фасадов", - сообщает Ю. В. Андреев.

"Являясь структурным ядром дворцового ансамбля в плане его архитектурной организации, центральный двор неизбежно должен расцениваться как такое же ядро и в плане функциональном, причём чисто эстетические соображения здесь явно должны были отступить нa задний план перед соображениями утилитарного порядка. Но что могло быть главным назначением этого двора? 

Как указывает Грэхем, дворы по крайней мере трёх дворцов — в Кноссе, Маллии и Фесте (теперь к ним, видимо, без особых колебаний можно добавить и дворец в Като Закро) — «отличаются удивительным сходством, которое в некоторых отношениях доходит почти до тождества». Это сходство заключалось в том, что все три двора были вымощены каменными плитами, снабжены одним или несколькими портиками (вероятно, с верхними галереями), устроенными вдоль длинных сторон двора, размещались на оси, идущей строго с севера на юг по стрелке компаса, и имели одинаковые размеры — около 24 м в ширину и 52 м в длину. «Эта стандартизация, — заключает Грэхем свои наблюдения, — могла означать, что двор был построен для каких-то определённых целей подобно футбольному полю или теннисному корту». Сам Грэхем склоняется к мысли, что его основное назначение заключалось в том, чтобы служить «ристалищем» для участников минойской тавромахии.

По существу уже одного этого было бы достаточно для того, чтобы считать весь дворец священным местом и, если даже не постоянным обиталищем богов, как многие восточные и позднейшие греческие храмы, то во всяком случае местом, где они могли «являться» своим почитателям. Грэхем справедливо обращает внимание на известную автономность центрального двора по отношению к самому дворцу. В принципе он мог существовать даже и за пределами дворца, как это было, например, в Гурнии, или же вообще без дворца, во всяком случае без каких-либо видимых его признаков. Чтобы проиллюстрировать последнюю из этих возможностей, Грэхем ссылается на позднеминойское поселение в Плати (район Ласити, восточный Крит), где было открыто некое подобие прямоугольного двора или площади, расположенной то ли между несколькими блоками домов, то ли внутри одного жилого комплекса (на этот вопрос не удалось найти сколько-нибудь ясного и однозначного ответа ввиду незавершённости раскопок)".

Интересно, что Ю. В. Андреев нигде не употребляет слово "святилище" по отношению к центральному двору, хотя это слово само собой напрашивается. "Можно предполагать, - пишет он, - что именно здесь, на центральном дворе, — этой sacra sacrorum дворца — разыгрывались наиболее важные и вместе с тем самые загадочные, окружённые глубокой тайной ритуалы минойского культа, например мистические сцены эпифаиии «великой богини», которые мы видим на многочисленных критских печатях, или же выступления одетых в маски танцоров, изображающих божественного быка Минотавра. Глухие отзвуки того мистического ужаса, который вызывали у непосвящённых эти обряды и само место, где они происходили, дошли до нас в греческом мифе о Тезее".

По мнению Ю. В. Андреева, "Эванс довольно удачно сравнивает дворец со средневековым кафедральным собором, со всех сторон облеплённым домами горожан". 

А мне на ум приходит сравнение с Киево-Печерской лаврой. Как известно, всё началось с того, что монах Иларион выкопал на том месте для себя пещеру. Потом в пещере Илариона поселился монах Антоний, который пришёл в Киев с Афона. Благочестие Антония привлекло в его пещеру последователей. С увеличением числа иноков, когда в пещерах стало тесно, они построили над пещерой церковь Успения Пресвятой Богородицы и кельи. Суровая подвижническая жизнь иноков и их благочестие привлекли к монастырю значительные пожертвования «за упокой души», и монастырь стал разрастаться во все стороны, несмотря на периодические разрушения и разграбления со стороны степняков-ордынцев.

Сравнение с Киево-Печерской лаврой удобно тем, что далеко не все монашеские пещерки превращались в сияющие позолотой монастыри.

В. Верещагин. «Великая церковь Киево-Печерской лавры». 1905

Так и на Крите: далеко не все древние святилища "обрастали" такими пристройками, как святилище в Кноссе. 

Центральный двор ритуального комплекса в Кноссе был именно святилищем, и, возможно, на территорию двора, как и на землю священных рощ, никогда не ступала нога человека. Скорее всего, как я полагаю, на центральном дворе выставлялась какая-то святыня, а люди, приходившие в ритуальный комплекс, совершали обход этой святыни примерно так, как это поныне делают мусульманские пилигримы в Мекке. Вот, кстати, Мекка представляет собой хороший пример того, как город вырос вокруг святыни, и двор, где располагается Кааба, является центром города (да и пожалуй всего мусульманского мира; именно в сторону неё все молящиеся мусульмане обращаются во время совершения намаза, это называется обратиться в направлении киблы).

Кааба в Мекке