Контринициация в спатранских криптиях.

Софья Агранович говорит, что "у всех народов мира после обряда инициации юноши, прошедшие этот ритуал, сразу не допускались в культурное пространство поселения, а некоторое (иногда довольно длительное) время жили отдельно в лесу, в «диком поле», изолированным чисто мужским охотничье-воинским сообществом".

Ну, нет, эта схема вовсе не универсальна. Она характерна лишь для индоевропейских (арийских) этносов. Лучше всего она задокументирована в спартанском институте криптий. И на примере Спарты как раз лучше всего виден смысл содержания мальчиков-подростков в «диком поле»: юноши-спартиаты охотились за илотами и убивали наиболее здоровых молодых илотов. Днём они должны были прятаться в лесу, а ночью — выходить из укрытия. Иногда участники криптий нападали и на деревни, чтобы убить потенциально опасных илотов. То есть они занимались террором по отношению к коренному населению, потому что илоты представляли собой отличные от греков племена, жившие в Лаконии до прихода Гераклидов (около XI века до н. э.). Это очень важно уяснить: дорийцы-завоеватели, находясь в численном меньшинстве, физически уничтожали тех мужчин среди покорённого населения, в которых усматривали физическую или умственную силу. Чтобы выжить в таких условиях, илотам приходилось "косить под дурака". Дураки и пьяницы не представляли опасности для государственной Системы, поэтому их не трогали.

Фернан Сабатте. «Спартанец, показывающий пьяного илота своим сыновьям». 1900

Далее Софья Агранович сообщает интересные подробности о нелюдях, живших в "диком поле". "Собственно мужчинами (мужами) они не были. Они были от-роками, то есть людьми, которым отказано в праве говорить на племенных собраниях. Они были лишены также и права на потомство (у некоторых народов дети, рождённые от «волков», не считались людьми и убивались сразу после рождения). Они не имели права и на полноценное мужское вооружение. Так, у древних спартанцев отроки-«волчата» не ставились в фалангу, а без шлемов и панцирей «стаей» бежали впереди неё, вооружённые лишь лёгким метательным оружием".

Террором по отношению к восточным славянам занимались и норманны. Князь Игорь погиб потому, что не столько собирал дань с древлян, сколько грабил*. Весьма характерна зафиксированная устной традицией и перенесённая в летопись словесная формула «Мужа твоего убихом бяше бо муж твой аки волк восхищая и грабя». Именование Игоря волком — это не образное сравнение с хищным зверем и, скорее всего, не инвектива. Этот ставший к тому времени уже достаточно древним термин обозначает члена постинициационного воинского сообщества, пса, волчонка, которого древляне противопоставляют своим князьям, "иже распасли** суть Деревьску землю". Это противопоставление восходит к древнейшей оппозиции «дикого поля» (т. е. территории обитания юношей, только что прошедших инициацию) и «культурного поселения» (т. е. места проживания женщин и взрослых мужчин) — оппозиции, характерной для родовой общины.

Во многом такой же фигурой был и Святослав, осмысливавший себя как человека «дикого поля», вечного воина-«волчонка». В летописи специально подчёркивается его особая, почти первобытная непритязательность в воинском обиходе (пожирание полусырого мяса и сон на голой земле без шатра), что уравнивает его с человеком-«волком» ранних охотничьих инициаций. 

По мнению Софьи Агранович, "закреплённую на сёдлах опричников пёсью голову можно интерпретировать как символ «волчьепёсьего» статуса опричника по отношению к земщине. Фактически архаическая оппозиция леса, «дикого поля» и «культурного пространства» человеческого поселения с их ритуально-конфликтными отношениями вновь воспроизводится в модели «опричнина — земщина», которая положена в основу страшного социального эксперимента, проделанного Иваном IV над Русью***. Само слово опричнина происходит от слова опричь ‘кроме’ (ср. польск. oprócz ‘кроме’). Это некая отделённая кромкой, линией раздела маргинальная часть населения. Показательно, что этимологи сближают его с лат. privus ‘сам по себе, одинокий, особенный’ (ср. позднее заимствование с этим корнем приватный). О ярко выраженной антагонистической противопоставленности опричников земцам, об их лютом, бесчеловечном отношении к остальному населению, об их крайней жестокости в быту и взаимоотношениях хорошо известно".

Среди сообществ, воспроизводящих «пёсье-волчью» модель, В. Ю. Михайлин справедливо называет и профессиональную преступную среду, которая противопоставляет себя обществу, живущему по законам, и профессиональным защитникам законности, которых воспринимает как другую «стаю», называя их легавыми, волками позорными и т. д.

В работах Б. А. Успенского и В. Ю. Михайлина отмечалось, что для «пёсье-волчьих» сообществ были характерны и особые речевые практики, изолирующие их от основного населения и создающие особую ритуально-идентификационную знаковую систему. Эта система, по мнению исследователей, с течением времени трансформировалась в мат.

Осмысляя всё вышеизложенное, я вспомнил слово "контринициация". Я не совсем представляю себе, что имел в виду Рене Генон, когда употреблял это слово. По всей видимости, какую-нибудь масонскую хрень типа "тайнознания", сообщаемого "на ушко" ученику, чтоб профаны не услышали. Но я буду употреблять это слово совсем в ином смысле. Если одной из целей инициации является раскрытие, можно даже сказать "обнажение", Человека в человекоподобной "заготовке" примата, то контринициацию можно понимать как - наоборот - наделение человека, изъятого из материнской опеки, звероподобными качествами. Отсюда вся эта "волчья" тематика. Матери своим воспитанием превращают "маугли" в людей, а мужчины, изымая сыновей у матерей, превращают их снова в "маугли". Так мне видится, когда я размышляю о спартанских криптиях.  

------------------------------------------------------------------

* Вяч. Вс. Иванов и В. Н. Топоров приводят в своих работах скандинавский обычай казнить преступника, называемого волком, на дереве, именуемом волчьим деревом. 

** Распасти — устроить, управить.

*** Ср. мысль Б. А. Успенского по поводу пёсьей головы как символа опричнины: «Образ собаки амбивалентен, он ассоциируется как с собачьей преданностью, так и с собачьей враждой, злобой, и именно эта двойственность обыгрывается, кажется, в символике опричнины — преданность царю сочетается у опричников с враждебностью к земщине, по отношению к которой опричники являются в функции бесов».