"Язык есть полная противоположность насилию".

Конгениальные мысли высказывает Chris Knight в своей монографии "Blood Relations: Menstruation and the Origins of Culture". 

Chris Knight

Мне очень нравится его теория, согласно которой человеческие язык, религия и культура развились не столько в результате естественного эволюционного процесса, сколько в результате революционных социальных изменений. Я, конечно, "революцию", в горниле которой был "выплавлен" человек, понимаю и трактую по-своему. Я считаю, что человеческий язык появился внезапно ок. 45 000 лет назад, и вместе с языком появился собственно человек. По сути, моя концепция близка библейской истории о том, как Бог вдунул в человека благодать Духа Святого, и стал он душою живою. Парадоксально, но о том же (хоть и другими словами) говорит Крис Найт, который позиционирует себя сторонником исторического материализма Карла Маркса и Фридриха Энгельса.

"Условием бессмертия мемов является, по крайней мере, относительное отсутствие политических конфликтов. Если два примата сражаются, то на протяжении боевых действий будет мало «встреч умов», и, следовательно, обмен мемами будет крайне редким, если вообще будет. Напротив, два близких союзника – возможно, в коалиции, направленной против третьего – вероятно, будут обмениваться мемами как само собой разумеющееся дело. Когда коалиция велика, вероятность выживания мема внутри неё соответственно увеличивается. Это очевидный момент, но его слишком часто упускают из виду. Он имеет отношение к вопросу о происхождении языка – «самого замечательного и характерного из всех человеческих творений» (Renfrew).

Короче говоря, креативность, лежащая в основе языка, «возникает из социальности и социальной матрицы, в которой человек живёт» (Carrithers). Или, как показали, среди прочих, философы-лингвисты Беннетт и Грайс, человеческая речь возможна только на логически предшествующем фоне социального взаимодействия и социальности. Язык — это «продукт коллективного разума языковых групп» (De Saussure). Он «существует только благодаря своего рода договору, подписанному членами сообщества» (De Saussure), и не существует вне этого договора.

Часто отмечалось (например, Wescott), что слово «коммуникация» происходит от латинского прилагательного communis, «общий». Это слово, в свою очередь, происходит от реконструированного индоевропейского глагольного корня «mey-», «делиться» или «обмениваться». Для возникновения речевого сообщества необходимо, чтобы разумные гоминиды разделяли понимание, и чтобы это ментальное взаимодействие распространялось даже на такие чувствительные области, как еда и секс, которые наиболее подвержены провоцированию конфликтов, которые в противном случае привели бы к дракам. Обмен пониманием, распределение богатств, таких как еда, и снижение роли насилия в этом контексте взаимосвязаны. «Язык», как убедительно выразился французский антрополог Пьер Кластр, «есть полная противоположность насилию». В той мере, в какой в любом сообществе вопросы между индивидами или группами решаются исключительно или преимущественно физически, язык не только не может развиваться — он теряет всю свою значимость".

В общем, для появления языка потребна искусственная социальная среда, которой нет у животных. Крис Найт рассказывает про Роджера Фоутса и его коллег, которые обучали шимпанзе Буи и Бруно американскому языку жестов, объясняя им, как вежливо просить еду. Всё работало хорошо — до тех пор, пока шимпанзе находились в искусственно созданной социальной среде, то есть в человеческом обществе. Но как только животные были предоставлены сами себе, чтобы обмениваться пищей или другими ценностями, они мгновенно утратили язык жестов, поскольку никто не хотел делиться едой с другим. "Проблема для Буи и Бруно заключалась не в их недостаточной лингвистической компетентности или обучении. Дело было в их невовлечённости в более широкую систему культурных значений. Эти два животных не были гражданами республики шимпанзе; они также не были «братьями по классификации» в аналоге экзогамного клана шимпанзе. Их права и обязанности не были кодифицированы от имени высшей власти; и они не вступали в какой-либо моральный договор относительно совместного использования таких ценностей, как еда или секс. Именно по этим причинам у них не было социальной вселенной, способной сделать человеческий язык хотя бы отдалённо стоящим изучения — за исключением, конечно, тех периодов, в течение которых они были полностью заперты как личности в искусственной, полностью культурной, человеческой приёмной семье", - говорит Крис Найт.

Можно сказать и по-другому. Шимпанзе Буи и Бруно, с помощью репетиторов и "зубрёжки", как будто усвоили две или три буквы алфавита. Однако эти буквы оторваны от культурного контекста. У людей есть библиотеки книг, а у шимпанзе Буи и Бруно — лишь три буквы на двоих. «Всем хорошим во мне я обязан книгам», — говорил Максим Горький. А что хорошего извлекут шимпанзе из нескольких знаков жестового языка, типа "дай мне фрукт"? Когда не было книг, люди передавали друг другу мифы. То есть они с самого начала "купались" в море мемов (или символов). Вопрос лишь в том, как и откуда появилось это "море". Человек не мог сформировать его, потому что сам человек вышел из этого "моря"; как я уже говорил, сначала появился язык как набор символов, а затем — человек как «символическое животное» (Эрнст Кассирер). См. также: «Человек есть символическое животное».