Джейн Гудолл описывает, как шимпанзе бросаются на успешного охотника и яростно борются за долю его добычи. В последовавшей за этим хаотичной схватке лес наполняется криками, лаем и уханьем. Почти всегда в конечном итоге победителем в такой схватке оказывается крепкий самец; он убегает, пытаясь монополизировать «своё» мясо. «Мясо — очень желанная пища, — говорит Гудолл о своих подопытных шимпанзе, — и часто вокруг добычи разгорается ожесточённая агрессивная борьба». У бабуинов эта модель ещё более конкурентна. «Молодых антилоп, которых иногда убивают бабуины», — пишет Куммер, — «поедают почти исключительно взрослые самцы, и драки за такую добычу случаются часто. Неспособность бабуинов делиться пищей — это поведенческая характеристика, которая, вероятно, мешает им перейти к охоте как образу жизни. Вся эта ситуация ставит самок в крайне невыгодное положение». «У бабуинов и шимпанзе», — отмечает Хардинг, — «убийство мелких животных, по-видимому, осуществляется только взрослыми особями и почти исключительно самцами». То же самое относится и к бонобо (Susman). Поскольку убийцы, вероятно, также входят в число основных пожирателей, и поскольку поедание начинается на месте, результат предрешён. Даже если самке удаётся убить добычу, её, как правило, очень скоро отнимет какой-нибудь агрессивный самец. Этот последний момент необходимо подчеркнуть. Самцы, как правило, отнимают у самок любое мясо, которое им посчастливилось раздобыть.
В отличие от приматов, охотники-собиратели находят пищу и вместо того, чтобы сразу её съесть, переносят её (или её часть) в другое место, чтобы другие могли её съесть. Это «другое место» – база, которая может находиться довольно на большом расстоянии от места добычи пищи. Многократная переноска пищи в такие определённые места приводит к локальному накоплению пищевых отходов, и именно это «сделало возможным археологическое изучение доисторической жизни» (Isaac).
Крис Найт в своей монографии "Blood Relations. Menstruation and the Origins of Culture" пишет: "В этом свете кажется необычным, что сторонники постепенной эволюции в палеоантропологии преуспели в проведении упрощённых параллелей между распределением мяса у приматов и моделями распределения мяса, характерными для традиционных обществ охотников и собирателей. Феминистская писательница Фрэнсис Дальберг, например, утверждала, что в совместном питании (food-sharing) охотников-собирателей нет ничего необычного: оно развилось «среди шимпанзе, современных им людей-собирателей и, конечно же, среди древних гоминид». Дальберг утверждала, что успешный охотник-шимпанзе делится с другими самцами, а иногда и со взрослой самкой, особенно в период течки. В том же духе приматолог Хладик утверждал, что «охотничье и мясоедческое поведение шимпанзе можно сравнить с тем, что известно о примитивных человеческих племенах охотников-собирателей»; в то время как его коллега настаивал, что охота шимпанзе «стирает грань между человеческим и нечеловеческим поведением» (Harding). Подобные утверждения практически не подвергались сомнению до конца 1980-х годов".
По-моему, эти утверждения и поныне в ходу. По крайней мере, С. Дробышевский везде рассказывает, что "человек — один из видов обезьяны". Он тоже старательно стирает грани между человеческим и нечеловеческим поведением. Среди людей как обезьяны поступают лишь алкаши, потерявшие человеческий облик: сами жрут и пьют, а жене и детям — кукиш с маслом.
 |
| «Девятый вал», Василий Иванович Колотев. 1979 г |
Сейчас неандертальцев "притягивают за уши" к homo sapiens; типа, они наши "братья по разуму"; в Сети постят картинки с красивыми, добродушными лицами неандертальцев. И закрывают глаза на то, что наши "братишки" были каннибалами и, к тому же, питались падалью. На сайте ANTROPOGENEZ.RU сообщается, что, как предположили учёные, "неандертальцы не брезговали личинками мух".
Антрополог Мелани Бисли выдвинула гипотезу: неандертальцы могли хранить мясо, ферментируя его, как это делают некоторые коренные народы Севера. А в процессе ферментации в мясе, конечно, заводились личинки мух. И неандертальцы, судя по всему, не брезговали ими перекусить.
Но при этом оленей помещают в торфяное болото, тушу тюленя помещают «консервироваться» под прессом в прохладную яму и закапывают её. Никаких мух там нет. Мухи слетаются и откладывают свои личинки на разлагающиеся трупы животных в открытых ямах. Так что гипотеза Мелани Бисли не выдерживает критики. Но "легче" было придумать версию с личинками, чем прямо признать очевидное. Очевидное же состоит в том, что неандертальцы питались падалью, как писал в своё время Поршнев. Подробнее см.: "Суперохотники" предпочитают мясо с гнильцой.
И вот возникает сакраментальный вопрос: зачем антропологи "притягивают" за уши к роду человеческому существо, у которого не хватало ума на то, чтобы убить животное или наловить себе рыбы, приготовить мясо по-человечески, на огне, и съесть его? Неандертальцы не оставили после себя ни одного образца фигуративного искусства ("палочки", "макароны" и "чёрточки" - не в счёт). И их приравнивают к кроманьонцам, которые сразу после появления в Европе "отметились" многочисленными образцами пещерной живописи.
Лично я считаю, что такая "уравниловка" свидетельствует лишь о деградации современного человечества. Приравнивая себя к гоминидам и прочим приматам, люди тем самым опускаются на уровень обезьян. Немного перефразируя Александра Блока, Дробышевский говорит: «Да, обезьяны — мы! Да, гоминиды — мы, / С раскосыми и жадными очами!»
Комментариев нет:
Отправить комментарий