Наблюдения Л. Я. Штернберга за жизнью родового общества гиляков (нивхов) помогают нам понять функционирование горных святилищ крито-минойской культуры. На Крите, в своё время, тоже было родовое общество с аналогичными структурами.
Прежде всего интересен самый термин, которым гиляки выражают понятие „род“. Он гласит: 'халь', что буквально значит: ножны, футляр, — удачный символ единой утробы, единства происхождения.
Общность родового огня — символ родового единства. Как у всех первобытных народов, и у гиляков огонь — родовое божество. В каждом очаге сидит старуха огня [1], родоначальница данного рода. Хозяйка огня — не только божество греющее человека и охраняющее его домашний очаг от всяких злых козней духов, но и являющееся посредником между сородичами и всеми многочисленными божествами, имеющими влияние на судьбу человека. Во всех важных случаях жизни — в случае болезни, на охоте, перед отправлением в опасный путь и т. д. — сородич бросает в огонь свои скромные жертвы — листик табаку, сладкий корень, каплю араку [2] — и просит старуху огня исполнить его просьбу. А она уже знает все ходы, чтобы просьба к тому или другому родовому божеству — если просьба находится вне сферы её непосредственного воздействия — дошла по назначению.
В этом влиянии и воздействии старухи огня на судьбу человека и в приношении жертв этой старухе можно увидеть связи с крито-минойскими горными святилищами.
Если старуху огня трактовать как некогда жившую и умершую прародительницу, то и в горах тоже есть места, связанные с близкими каждому живущему поколению сородичами, которые либо погибли от того или другого рода неестественной смерти (от молнии, от зверя лесного и т. п.), либо, взысканные божествами, преждевременно были вырваны из жизни более естественными путями, напр., умершие от тоски по возлюбившим их ореадам, дриадам или наядам.
Любимцы и избранники „хозяйки гор", от щедрот которой зависит всё благополучие сородичей, они после смерти специально благодетельствуют своим сородичам, посылая им зверей лесных (горный человек), либо рыбу и морских животных (водяной, морской человек). И когда гиляк говорит о каком-нибудь „горном" или тому подобном человеке, который его кормит, он именно имеет в виду своего сородича, который на памяти его или — самое большое — его отца или деда указанными выше путями очутился среди сонма „хозяев". Век такого избранника не долог (самое большое два поколения), и часто не успевает приобщиться к богам один сородич, как за ним следует другой, третий и т. д.: случаи смерти от дикого зверя или на воде нередки. Таким образом связь между живущим поколением сородичей и их божественными сородичами-благодетелями глубоко-живая, реальная. Многих из них каждый знал лично или по живым воспоминаниям своих современников; о них повседневно ему напоминают специальные памятники [3], воздвигнутые благодарными сородичами.
Но связь рода с его божественными сородичами не ограничивается пиететом и благодарной памятью, узы эти коренятся в более реальном и крепком двигателе — в самом инстинкте самосохранения. Для гиляка нет более несомненной истины, чем та, по которой всё его благополучие, всё, что даёт ему природа за его отчаянные усилия в борьбе за существование, всё это лишь вольный дар богов, ему благодетельствующих; без их благоволения все усилия человека остались бы тщетными. А боги-сородичи, как мы знаем, более всего участвуют в этом животворном благоволении, они истинные кормильцы рода, и нет важнее обязанности для каждого сородича, чем по мере сил содействовать этому благоволению. Вот почему родовые жертвоприношения и празднества, ежегодно правильно устраиваемые горным и морским людям, являются важнейшими актами родовой жизни, в которых каждый во имя самосохранения считает своей священной обязанностью принимать самое горячее участие. Без преувеличения можно сказать, что вся социальная деятельность гиляка главным образом посвящена приготовлениям к родовым жертвоприношениям и заботам о наиболее торжественном устроении их. Богатый и бедный одинаково по мере сил и средств, не за страх, а за совесть, употребляют все усилия, отказывая себе иногда в последнем, чтобы жертвоприношения были как можно обильнее и разнообразнее и празднества как можно торжественнее: в этом общий интерес всех и каждого [4].
Эта воспитавшаяся веками солидарность в жертвоприношениях сородичам, эволюционируя, становится принципом родового отношения к богам вообще. Когда даже по совершенно индивидуальному случаю, например, по болезни, гиляку приходится приносить жертву, он непременно созовёт, даже издалека, отлучившихся сородичей, дабы и им дать возможность воспользоваться благими последствиями жертвоприношения.
Принцип общности родовых божеств, кормильцев рода, лежит и в основании института гостеприимства и самой широкой братской взаимопомощи.
Всякому, знакомому с институтом гостеприимства у первобытных народов хотя бы по описаниям путешественников, должно быть очевидно, что в основе его должно лежать нечто большее, чем социальный этикет или даже обычная симпатия к ближнему. Араб, проявляющий у своего домашнего очага самое горячее гостеприимство даже к врагу, по отношению к которому во всяком другом месте у него единственный императив — убийство, очевидно руководствуется мотивом более властным, мотивом, имеющим за собой религиозное требование. То же должно сказать об основе этого института и у всех других первобытных народов, в том числе и у гиляков. Гиляк считает своей обязанностью проявлять своё гостеприимство не только к проезжему, не только к действительно голодному человеку, но и в таких случаях, где с нашей точки зрения в проявлении этого чувства нет никакой надобности. Сколько бы раз на день ни появлялся сосед у его очага, в какое бы время дня оно ни происходило, немедленно гостю предлагаются все яства, какие имеются у хозяина, уж не говоря о неизбежной пригоршне табаку для трубки. Нет лишнего табаку, хозяин поочерёдно затягивается с гостем из общей трубки. Особенно наглядно эти отношения проявляются при употреблении редких, дорогих блюд и лакомств. Если вы поднесёте хозяину юрты рюмку водки, он никогда не позволит себе выпить её один, сам он только пригубит, а далее уже она переходит ко всем обитателям дома, хотя бы их было десятки человек, не исключая детей, даже и грудных: иначе, „самый большой грех, умереть можно". Г р е х не угощать, не делиться съедобным. И причина ясна: „кормят" человека, как мы видели, боги и, главным образом, родовые боги, дающие не одному человеку, а целому роду, приносящему ему жертвы, и с которым он связан родовыми узами; поэтому есть, не делясь с присутствующим сородичем, и вообще не кормить его — „грех" и непосредственный риск лишиться благоволения богов-кормильцев. „Очаг" при этом играет недаром крупную роль. В огне очага живёт „хозяйка огня", глаз не спускающая с того, что делается в доме; она же, как мы видели, является посредницей между родом и его родовыми богами, и нет ничего естественнее, что именно боги очага более всего являются хранителями принципа гостеприимства.
Но не одним взаимным „угощением" ограничиваются узы сородичей, живущих милостями своих богов-сородичей, а действительным, самым широким принципом общности земных благ [5]. При общей охоте, например, за морскими животными на одной лодке, хозяин этой последней, он же обыкновенно и самый искусный добытчик, получает не больше последнего подростка-гребца и, кроме того, часть добычи раздаётся и тем семьям, члены которой почему-либо не могли участвовать в охоте. Сушёная рыба, являющаяся главной пищей гиляка, рассматривается почти как общая собственность, и всякий, у кого вышли запасы, берёт её у соседа без всяких возражений. Во всяком случае, никто не голодает, пока хоть у кого-нибудь из сородичей есть запасы [6]. Стоит голодающему переселиться в юрту имущего сородича или даже просто захаживать к нему 2-3 раза в день, и с ним безропотно будут делиться до последней юколы, до последней пригоршни табаку.
Как видим, людям, живущим в родовом обществе, государство нужно так же, как собаке — пятая нога. Жизнь была устроена мудро и прекрасно. Нужно было поломать поломать эту жизнь, устроить хаос, чтобы в этом "беспределе", взаимной грызне и "войне всех против всех" (Т. Гоббс), воцарился государственный Левиафан, «чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй».
----------------------------------------------------------------------------------------------
[1] Гестия у древних греков и Веста у древних римлян не являлись ли такими же "старухами огня"? См.: Гестия.
Комментариев нет:
Отправить комментарий