"Норденшильд, описывая чукчей, между прочим говорит: „Здесь, как и во всех посещённых нами чукотских стоянках, царствовала совершенная анархия [1]. Тем не менее члены этой безглавой общины жили между собой в ладу и дружбе". Приблизительно так же выражается Лаперуз, когда восторгается кротостью и миролюбием орочей.
Эти отзывы о первобытных народах не совсем верны в действительности. На самом деле у всех первобытных народов есть учреждение, которое составляет основу общежития. Это учреждение есть род — удивительное учреждение, в котором полная индивидуальная свобода соединяется с гармонией общественных интересов, учреждение, через школу которого прошли все народы от Рима до Китая. В этом учреждении примитивный человек находит безопасность, помощь в нужде, кормильцев в старости, мстителей убийцам после смерти, полное содержание жизни. Никакое учреждение „варварского" быта не столь важно для историка, как именно это учреждение.
Если определить его научным языком, то род есть родственно-религиозный союз, внутри которого брак и половые сношения не допускаются.
Как и у древних греков и римлян, каждый род имеет своих богов-гениев, которым приносятся родовые жертвоприношения. Такими родовыми богами являются огонь и души задранных медведем, души утонувших. По поверью ороча, душа задранного медведем сородича отправляется к хозяину медведя и сама становится сородичем его (ибо у богов тоже есть роды), равно и душа утопленника тоже отправляется к хозяину моря (namu) и делается его сородичем. Эти родовые боги, понятно, не забывают своих сородичей, стоя близко к кормилу правления, и им два раза в год приносятся жертвы целым родом.
Род гарантирует жизнь и безопасность каждому сородичу. Месть за убитого — обязанность поднять родные кости убитого — безразлично убит ли человек нечаянно или злоумышленно, убит ли человеком или задран медведем, считается священнейшим долгом рода. Этот долг выполняют с религиозным фанатизмом. Если медведь растерзает человека, надо медведя убить, съесть его сердце, мясо бросить, а шкуру и голову подложить под убитого. Теперь можно себе представить, что делается при убийстве человека человеком...
Но к чести этих примитивных людей должен сказать, что убийство никогда не совершается у них с корыстной целью, а только в порыве аффекта или из-за женщины, при похищении её, при захвате in flagrante delicto.
Закон рода требует, чтобы за человека был убит человек, но только один, maximum два; если же при родовой мести случайно будет убито больше, то это новый casus belli для противной стороны. И это есть война! Расскажу, кстати, любопытные подробности, каким образом война здесь часто сама себя уничтожает.
Во время военного похода нельзя по дороге охотиться, располагаться лагерем, нельзя есть ничего варёного и, кроме того, нельзя пить воду из речек и ключей на территории врага. Таким образом, приходится, как жителям Императорской гавани, тащить воду в пузырях и пить её малыми порциями, ибо много ли её принесёшь с собой? А найти случай напасть на врага крайне трудно, потому что противная сторона, ожидая нападения, делает засады, и, кроме того, так как женщины и дети считаются неприкосновенными в таких случаях, то в эти беспокойные дни женщины ходят кругом селения, обыскивая каждый кустик, каждую травку, и у неприятеля проходят бесплодно целые дни в ожидании благоприятного момента для нападения, но тем временем выходит вода, люди измучились и, хотя ожесточились, поневоле уходят, и сила вещей заставляет людей после безуспешных попыток мести согласиться на выкуп, который является обычным в таких случаях исходом.
Даже из тех немногих подробностей, которые я вам передал, вы можете видеть, что на заре истории война не имеет источником ни корысти, ни честолюбия, она является общественным императивом, вытекающим из принципа самозащиты, является тяжёлой обязанностью, а не делом, предпринимаемым с лёгким сердцем. Далее, эти столкновения не сопровождаются никакими особыми жестокостями. Убит один неприятель, и война кончена. Люди расходятся, а имущество, женщины и дети неприкосновенны. Может ли цивилизованный человек похвастать особой мягкостью и справедливостью мотивов в своих военных столкновениях?
Теперь переходим к самому, с точки зрения европейца, важному признаку родового единства — к органам власти. Как ни сложна родовая жизнь, род не знает никаких установленных властей. Цивилизованному человеку трудно даже себе представить, какое чувство равенства и уважения царит здесь по отношению к молодёжи. Подростки 10—12 лет чувствуют себя совершенно равноправными членами общества. Самые глубокие и почтенные старцы с самым серьёзным вниманием выслушивают их реплики и отвечают им с такой же серьёзностью и вежливостью, как своим собственным сверстникам. Никто не чувствует ни разницы лет, ни положений. Правда, гиляцкий подросток 10—12 лет обыкновенно уже accomplished gentleman. Он не только усвоил всю технику обиходных работ, он не только ловкий стрелок, рыболов, гребец и т. д., он уже фактически работник, такой, как и все. Мало того, он в значительной мере обладает уже и всей суммой духовного знания: он знает уже из практики все родовые обычаи, все религиозные обряды, помнит все родственные названия, знает легенды, сказки и песни своего племени и в довершение всего — то знание людей и жизни, которое даёт постоянное пребывание в обществе взрослых: в путешествиях, на охоте, рыбной ловле, празднествах и т. д. Отсюда — и его чувство собственного достоинства и солидность в речи, и умение держаться в обществе.
Но все эти качества не имели бы никакого значения, если бы патриархальные принципы существовали. И у других малокультурных народов молодёжь рано достигает самостоятельности, но от неё требуется особенная, почти религиозная почтительность к старшим, которые нарочито дрессируют её в подчинении. Ничего подобного нет у гиляков. Тем более незаметно деспотизма главы семьи по отношению к взрослым членам. Сыновья совершенно свободно отделяются от отца, получая от него выдел в виде утвари, саней и т. п., и, помогая ему долей от своей добычи, делают это совершенно свободно, без всякого принуждения. Встречаются большие семьи, живущие общим хозяйством, во главе которого стоит старший в семье, дед, отец или один из братьев, но это совершенно свободная ассоциация, из которой когда угодно можно выступить. И вот, даже состоя участником такого хозяйственного союза, каждый член может иметь и своё индивидуальное хозяйство в виде саней и собак, оружия, пользуясь правом на индивидуальные заработки, связанные с личными заслугами; и то, чем каждый член делится со своими, — а делятся широко особенно съестными припасами, как природными, так и покупными, — уделяется без всякого понуждения: привозят из города муку, рис, чумизу и т. п., всё это варится в общем котле для всех.
Наконец, — и это особенно необходимо отметить — во главе большой семьи с общим хозяйством стоят вовсе не обязательно старшие по летам, а, наоборот, чаще всего люди молодые, заявившие себя своей деловитостью, усердием и оборотливостью, словом личными талантами [2]. Старики пользуются авторитетом лишь в вопросах специальных, как хранители традиций, знатоки обрядов и истории семейно-родовых отношений. С ними советуются в запутанных вопросах родства, даче имён, им предоставляется распоряжаться обрядовой стороной на праздниках, но это им не даёт никакой власти, никаких преимуществ.
И вот, чего нет в семье, деспотизма старейшего, главы, — того нет и в роде. Он не знает не только полновластных старейшин-патриархов, но и установленных постоянных властей вообще, ни коллективных, ни единичных, ни выборных, ни по праву рождения и наследства.
Между тем род не фикция: это сложное учреждение, окружающее гиляка густейшею сетью регламентаций, запретов, обязанностей и в то же время доставляющее ему все блага, материальные и духовные, прочного общественного союза".
Комментариев нет:
Отправить комментарий