Почему — спрашивается — "козёл отпущения" [1], а не "коза отпущения"?
Очевидно, потому что козу — жалко, а козла — не жалко. Коза даёт молоко, от неё родятся козлята, а от козла — ни молока, ни козлят. Потеря козла для хозяйки не столь болезненна, как потеря козы. Именно поэтому, я думаю, для жертвоприношения отбирали козлов, а не коз.
Моя сестра разводит кур и время от времени покупает цыплят, два или три дня назад вылупившихся из яйца. Так как в двухдневном возрасте ещё невозможно отличить курочек от петушков, среди птенцов, когда они подрастут, иной раз оказывается до половины самцов. Им сразу отрубают головы, и — в суп. А курочкам головы не рубят, потому что они несут яйца.
Я полагаю, что так же дело обстояло и с быками. Для "покрытия" самок достаточно иметь одного или двух быков в стаде, а много быков держать не имеет смысла. Если надо было устроить "пир на весь мир", конечно, резали быка, а не корову. Ну, а так как в древности не было светских праздников, - все праздники были религиозными (отсюда, кстати, англ. holiday - "праздник", букв. "святой день"), - то забой быка обставлялся как жертвоприношение.
Жертвоприношение — кому? Вопрос, конечно, интересный. Со стопроцентной уверенностью ответить на него нельзя, но я предполагаю, что — Богине. Дело в том, что мы имеем множество древних артефактов, где Богиня изображается рядом с быком (или быками).
А вот модель святилища, представляющая собой стену, увенчанную бычьими рогами.
Чьи это рога увенчивают крышу святилища, — рога коровы или рога быка? Я думаю, бычьи рога.
Эта древнейшая мифологема в очередной раз воплотилась в культе Митры с его тавроктониями.
Тут уже предельно ясно видно, что бык тождественен жертве, бык = жертва.
И далее мы подходим с самому интересному вопросу: насколько этот жертвенный бык соотносился с судьбой "сына человеческого"? Я, конечно, усматриваю в этой сцене аллюзии на смерть Иисуса Христа, но мне хочется провести более широкое отождествление бычка вообще со всеми мужчинами. Так вот: насколько это отождествление осознавалось, например, в крито-минойской культуре? И если оно осознавалось как сугубо "мужской путь", то каковы были последствия этого осознания? Почему-то мне вспоминаются средневековые викинги, которые приносили себя в жертву Одину и перед смертью громко кричали его имя. Или взять для примера средневековых крестоносцев, которые отправлялись в Святую землю на свой страх и риск, бродили по сирийским пустыням как "козлы отпущения"... Крито-минойская "талассократия" также подразумевает блуждание торговых кораблей по морским просторам. Моряки-мужчины рисковали своими жизнями, а в это время их жёны стоями на крышах своих домов и всматривались в морскую гладь.
Мне это напоминает опять же средневековую куртуазную любовь: рыцарь совершает подвиги ради своей дамы сердца (в карикатурном виде эти отношения изображены Сервантесом в его знаменитом романе «Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский»), причём преодоление препятствий чревато смертельными опасностями и, в этом качестве, равносильно традиционному посвящению.
---------------------------------------------------------------------------------
[1] В праздник Йом-Киппур в Иерусалимский храм приводили жертвенный скот: овна во всесожжение, тельца и двух козлов (Лев. 16). Первосвященник бросал жребий, и по его жребию одного из козлов закалывали в жертву вместе с тельцом (за грехи священника и народа), их кровью освящали скинию, а туши позже выносили и сжигали вне стана; а на другого козла первосвященник символически возлагал грехи всего еврейского народа, и его уводили в пустыню (Лев. 16:20—22). После чего жрец и люди, сжигавшие «нечистых» тельца и козла и уводившие второго козла в пустыню, мылись и мыли свою одежду (Лев. 16:23—28). Отсюда — «козёл отпущения» (из Википедии).
Комментариев нет:
Отправить комментарий